бесплатно рефераты

бесплатно рефераты

 
 
бесплатно рефераты бесплатно рефераты

Меню

Книга: Общее языкознание - учебник бесплатно рефераты

например, [31; 39; 70; 90] и др.). Отмеченные обстоятельства обусловливают

значительную пестроту в определении нормы, усиливающуюся также в связи с тем,

что и самые языковые явления, отражающи­еся в данном понятии, весьма

многообразны и могут быть, види­мо, охарактеризованы с различных

сторон.<549>

Впрочем, при всем разнообразии существующих трактовок представляется

возможным указать на некоторые основные линии в понимании и определении

языковой нормы, представлен­ные в современной лингвистике.

ИЗ ИСТОРИИ понятия ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ

В учении Ф.де Соссюра, не выделявшего норму в качестве са­мостоятельного

лингвистического понятия2,

содержались, од­нако, известные предпосылки для рассмотрения языка не только

как системы значимых противопоставлений, но и как традицион­ной, или

нормативной системы (ср. [97]).

Утверждая произвольность языкового знака по отношению к «изображаемой им

идее», Ф. де Соссюр отнюдь не отрицает его обя­зательности по отношению к

тому коллективу, который пользует­ся данным языком [66, 81]. Эта

обязательность определяется и тем, что язык есть историческое явление, а

«солидарность с прошлым давит на свободу выбора». Традиционность знака

является одним из его существенных признаков: «Именно потому, что знак

произволен, он не знает иного закона, кроме закона тради­ции, и только потому

он может быть произвольным, что опирается на традицию» [66, 83]. Таким

образом, можно утверждать, что в социальной обусловленности и традиционности

языкового знака коренится и его обязательность, в свою очередь

предопределяющая существование нормального плана языка. Известно, впрочем,

что основные положения теории Ф. де Соссюра лежали в иной плоско­сти и

нормативная сторона осталась в его концепции нераскрытой.

В общем плане понятие нормы вполне определенно и четко, хотя и в сжатой форме,

было охарактеризовано в вышедшей в 1926 г. в Анналах финской академии наук

статье Э. Альмана [83]. К важнейшим положениям, выдвинутым в работе, относится

понимание языковой системы не только как абстракции от конк­ретного

«говорения», но и как своего рода «нормативной идео­логии», сознательно или

бессознательно регулирующей это гово­рение. В этом общем понимании норма

присуща, с точки зрения Альмана, любому языковому идиому

3 и рассматривается им как одна из форм нормативности обычая в человеческом

обществе [83, 7].<550>

Хотя статья Альмана и содержит ряд важных характеристик языковой нормы, в

развернутой форме они впервые предстают в трудах пражских лингвистов — В.

Матезиуса, Б. Гавранка, Б. Трнки, Й. Вахка и др. Укажем вместе с тем на

генетическую связь понятия нормы у пражцев со взглядами Бодуэна де Куртене

[46, 33].

Как уже отмечалось, разработка данного понятия была тесно связана у чешских

лингвистов с изучением литературных норм и потребностями языковой культуры.

Однако определение специ­фики норм литературного языка оказалось возможным лишь

наряду с выделением наиболее общих, универсальных признаков языковой нормы

4.

В одной из своих ранних статей, специально посвященной дан­ному вопросу, Б.

Гавранк определяет норму как «совокупность употребляемых языковых средств»,

относя к «этому закономерному комплексу языкового целого... все то, что

принимает коллектив, говорящий на этом языке (наречии)...» [21, 339— 340]. В

несколько ином аспекте норма характеризуется в вышедшем в 1963 году свод­ном

труде Б. Гавранка по истории и теории литературного языка: «Языковую норму я

понимаю как систему языка, взятую в плане ее обязательности в сфере языка — с

задачей достичь намеченного в сфере функционирования языка» [91, 258].

Таким образом, норма рассматривается Гавранком в несколь­ких планах: с одной

стороны, она отождествляется с языковой системой, взятой с точки зрения ее

обязательности, с другой — отмечается отнесенность понятия нормы к плану

функциониро­вания языка и такой важный ее признак как принятие обществом.

Данное понимание нормы, также ориентированное в общем плане на идеи Соссюра

(в частности, на его разграничение языка и речи, см. [21, 339]), опиралось

вместе с тем на более определенную трак­товку пражцами языка как системы

лингвистических знаков, имеющих социальный и функциональный характер, т. е.

непос­редственно связанных с обществом и действительностью (ср. по этому

поводу [9, 115]).

Иное направление в характеристике языковой нормы пред­ставлено взглядами Л.

Ельмслева. Определение нормы связано у Л. Ельмслева с принципиальным

противопоставлением понятия схемы (т. е. языка как «чистой формы», определяемой

независимо от ее социального осуществления и материальной манифестации) —

понятиям нормы, узуса и индивидуального акта речи, представля<551>ющим в

своей совокупности разные аспекты языковой реализации. Однако подлинным

объектом теории реализации Л. Ельмслев склонен считать лишь узус (определяемый

им как «совокупность навыков, принятых в данном социальном коллективе»). По

отно­шению к узусу акт речи является его конкретизацией, а норма —

«материальная форма, определяемая в данной социальной реаль­ности» — лишь

ненужной абстракцией [31, 65]. Отвергая на этом основании понятие нормы, Л.

Ельмслев предлагает заменить соссюровское противопоставление язык — речь

противопостав­лением схема — узус5

.

Хотя Л. Ельмслев в целом довольно негативно оценил по­нятие нормы, его попытка

пересмотреть дихотомическую схему Соссюра оказала известное влияние на других

лингвистов, в частно­сти на концепцию Э. Косериу

6, лингвистические взгляды которо­го приобрели сторонников и среди ряда

советских языковедов.

Характеризуя систему языка как «систему возможностей, координат, которые

указывают открытые и закрытые пути в речи, понят­ной данному коллективу», Э.

Косериу определяет норму как «сис­тему обязательных реализаций... принятых

данным обществом и данной культурой» [39, 175]. Таким образом, система и

норма отражают, в его трактовке, два разных плана языка: система воп­лощает

структурные потенции языка, а норма — конкретно реализуемое в нем и принятое

обществом. В этом смысле, види­мо, и следует понимать замечание Косериу, что

«норма и есть реализованный язык» [39, 229].

Наряду с подобным, весьма широким, пониманием нормы в работах Э. Косериу

намечается тенденция определенным образом сузить содержание предлагаемого

понятия, отнеся к норме лишь элементы языка, лишенные функциональной нагрузки,

чисто «тра­диционные», как обозначает их автор

7. При такой трактовке норма противопоставляется системе уже не только по

признакам «потенция» — «реализация», но и по признаку различия в харак­тере

образующих систему и норму отношений (функциональных, в основе которых лежат

отношения дифференциации, и нормальных или традиционных, в основе которых лежат

отношения идентифи­кации). Однако разграничение в языке этих двух типов

отношений<552> при всей его важности для понимания «лингвистического

механиз­ма» (см. [66, 109]), видимо, не может быть прямо соотнесено с

раз­граничением системы и нормы, если пытаться последовательно рассматривать их

с любой из двух, принятых Косериу, точек зре­ния — потенции > реализации;

высший < низший уровни абстрак­ции.

Более последовательным, с точки зрения общего понимания нормы, предложенного Э.

Косериу, представляется, нам опреде­ление, приведенное им в его ранней работе

(1952 г.), переизданной в сборнике, относящемся к 1962 г. [97]. Здесь норма

однозначно определена автором как коллективная реализация системы, кото­рая

опирается как на самую систему, так и на элементы, не имеющие функциональной

(различительной) нагрузки8.

Таким образом, наметившаяся двойственность в понимании нормы оказывается для

самого Э. Косериу, видимо, преодоленной

9.

Взгляды Э. Косериу, касающиеся разграничения системы и нормы, нашли свое

отражение в работах некоторых советских язы­коведов, причем здесь с

различными коррективами преломились. оба — и более широкое и более узкое

понимание нормы. Можно назвать в этой связи работы Н. Д. Арутюновой [3], Г.

В. Сте­панова [67], Ю. С. Степанова [69; 70], Н. Н. Короткова [38], А. А.

Леонтьева [46], В. Г. Гака [22], В. А. Ицковича [35; 36] и др., где

разрабатывается ряд важных аспектов в характеристики нормы, о которых речь

еще пойдет ниже.

Рассмотрение понятий нормы, представленных в трудах чеш­ских лингвистов, а

также в работах Э. Косериу, далеко не исчер­пывает всех ее определений,

существующих в настоящий момент в лингвистике. Так, например, заслуживает

внимания трактовка нормы югославским языковедом Д. Брозовичем,

противопоставив­шим «норму» и «нормативность»: первая определяется им как

«норма языкового сознания коллектива» в противоположность. нормативности,

выступающей как специфическое свойство лите­ратурного языка [7, 5].

Для отечественной традиции характерно известное расхож­дение взглядов при

определении понятия нормы. С одной стороны,<553> норма определяется здесь

как некая совокупность «употребляемых (общепринятых) языковых средств»,

характеризуемых вместе с тем как правильные, предпочитаемые, образцовые,

обязательные и т. д. (ср., например [59, 15; 75, 16]). С другой стороны,

некоторая часть определений строится на выделении регламентирующей функции

нормы, упорядочивающей употребление этих средств (ср., например, понимание

нормы как совокупности правил [24]), или, наконец, объединяет оба плана в

характеристике нормы [5, 270]. Обращает также на себя внимание известный

«синкретизм» данного термина в русской традиции, где понятия языковой нор­мы и

нормы литературного языка не всегда разграничиваются, при этом для многих

лингвистов норма отнюдь не является лишь признаком литературного языка, а

характеризует разные языко­вые «идиомы» [44]. Однако, утверждая это, не следует

упускать, с нашей точки зрения, из виду необходимости выявления специ­фики норм

для разных «форм существования» языка, т. е. опреде­ления особенностей

реализации и функционирования языковых систем, выполняющих различные функции.

Продуктивным может оказаться и другой путь, а именно — определение признаков

норм разных языковых идиомов на основе наиболее универсальных явлений, общих

для всех форм существования языка.

Несмотря на сравнительно недолгую традицию употребления, понятие нормы имеет,

таким образом, свою, хотя и краткую, но довольно запутанную историю.

Первоначально осознаваемое лишь как важное общее свойство языка, как

существенный атрибут его системы10

, понятие нормы, постепенно начинает трансформиро­ваться, однако, в некое

специальное лингвистическое понятие, отражающее план языковой реализации и

различным образом соот­несенное с понятиями схемы (Л. Ельмслев), или системы

языка (Э. Косериу), в которых нашло свое выражение представление о его

внутренней организаций.

Следует, однако, заметить, что распространившийся под влия­нием Косериу взгляд

на норму как на совокупность устойчивых, традиционных реализаций языковой

системы не так уж нов, и является, в сущности, выражением той известной точки

зрения, согласно которой язык можно рассматривать и в аспекте его внут­ренней

организации (т. е. как структуру) и в плане реализации и функционировании этой

структуры, т. е. как норму (ср. [16; 21] и др.). Следует также отметить в этой

связи, что определения нор­мы как «совокупности всего, что употребляется в

языке» или как «совокупности употребляемых языковых средств», представлен­ные

до последнего времени в русской, а отчасти и чешской тради­ции, не отличаются

от определения Косериу по существу: они<554> лишь менее точно отражают то

представление о плане языковой реализации, которое и имеет в виду Косериу.

Основные различия между теориями пражцев и концепцией Косериу лежат, таким

образом, не в принципиальном подходе к данному явлению, а в терминологической

и аспектологической сферах. Для Косериу основное заключается в определении

специфики данного понятия по отношению к понятию языковой систе­мы, а также

в выявлении некоторых наиболее общих признаков нормативного плана языка. Для

пражцев главное — в разграни­чении «объективной» и «субъективной» сторон

языковой нормы, а также в определении специфики норм литературного языка на

основе более широкого понятия языковой нормы.

Поэтому представляется возможным, опираясь на то общее, что объединяет обе

концепции, рассматривать их не как проти­воречащие или совершенно

несовместимые, но как корректирую­щие и дополняющие одна другую.

О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «СТРУКТУРА» — «НОРМА» — «УЗУС»

Исходя из представленного у Э. Косериу понимания языковой нормы, следует

определить ее как совокупность наи­более устойчивых, традиционных реализаций

элементов языковой структуры, отобранных и закрепленных общественной языковой

практикой.

Такое определение языковой нормы нуждается, однако, в уточнении, поскольку оно

требует решения целого ряда вопросов. К их числу относится прежде всего вопрос

о соотношении понятия нормы с понятиями языковой структуры и узуса. Заметим,

что при анализе данной триады речь идет прежде всего об изучении соотношения

нормы и узуса с внутренней организацией языка, которую логичнее всего, с нашей

точки зрения, обозначить терми­ном «структура». Мы уже отмечали, однако, выше,

что Э. Косериу чаще использует в том же смысле термин «система»

11.

Язык как сложное и определенным образом организованное целое может

рассматриваться на разных уровнях абстракции. Низший уровень абстракции

составляет норма, высший — струк­турная схема, лежащая в основе любого языка

[39, 229; 87, 120— 122]. При этом качественное разграничение признаков, на

кото­рых базируется языковая структура и языковая норма, види<555>мо,

лишь в одном направлении: если первая опирается лишь на элементы, несущие

функциональную нагрузку, то вторая бази­руется как на отношениях

дифференциации, так и на отношениях идентификации.

Вместе с тем структура и норма языка различаются не только характером лежащих

в их основе отношений между языковыми элементами, но и общим количеством тех

признаков, на которые они опираются, на что также обращал уже внимание

Косериу [39, 174].

Норма, как понятие менее абстрактное, оказывается болев «емкой», она

базируется на значительно большем числе признаков, чем языковая структура. В

качестве иллюстрации сошлемся на один из примеров, приведенных Э. Косериу для

испанского языка, в котором одному функциональному инварианту /b/

соответствует два нормативных комбинаторных варианта, а именно [b] и [Я]. На

аналогичное явление можно указать и для немецкого языка, где фонеме /r/, т.

е. одному структурному элементу, соответствуют два свободных нормативных

варианта — [r] и [R].

Хотя и косвенным, но весьма ярким доказательством несов­падения числа и

характера признаков, образующих структуру и норму языка, может служить разная

степень практического вла­дения родным или чужим языком. Овладение основными

строевы­ми особенностями языка достигается в известном смысле скорее, чем

овладение их реальным воплощением и использованием именно из-за

множественности, нерегулярности и избирательности реа­лизаций, что можно

наблюдать, в частности, и на примере детской речи. Даже для носителя родного

языка владение его нормами может быть неполным, оно в значительной мере

определяется культурным уровнем говорящего, а иногда и некоторыми

особен­ностями его психической организации (владение говорящим не всеми

функциональными разновидностями родного языка, лучшее владение нормами

письменного или устного языка и т. п.).

Несовпадение числа признаков, на которых базируется «фун­даментальная структура

языка»12, с одной стороны, и

его норма — с другой, проявляется и в том, что в норме, наряду с регулярным

отражением современной языковой структуры, присутствуют так­же некоторые

изолированные, аномальные элементы, отражающие в силу традиции уже не

существующие, «снятые» состояния данной языковой структуры.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100