Книга: Общее языкознание - учебник

Напротив, подвижность языка и его способность изме­няться разрешают языку

выполнять все более и более сложные и разнообразные функции, способствуя

совершенному отражению все более и более сложных явлений окружающей

действительности, и перестраиваться постепенно вместе с перестройкой того

общест­ва, которое обслуживает язык. О том, какие прямые и опосредо­ванные

корреляции возникают при этом, наглядно свидетельствует, например, серия работ,

посвященных развитию русского языка в советском обществе, т. е. за

послереволюционный период [66а; 66б; 66в; 66г].

Объективное наличие в языке этих противоположных свойств означает также, что

обе особенности языка равно должны служить предметом лингвистических

исследований и что преимущественное внимание к одной из них в конкретных

работах может быть оправ­дано только определенными задачами и целью

последних. Это отно­сится в полной мере и к исторической лингвистике. В

специальной литературе сейчас наметилась вполне отчетливая тенденция

выде­лить учение о языковых изменениях в самостоятельную дисцип­лину [125,

3]. Не возражая по существу против попытки обособить изучение данного

комплекса проблем, мы не можем согласиться, однако, с тем, чтобы ограничить

этой областью исследования всю диахроническую или историческую лингвистику.

История языка не исчерпывается одними изменениями, и сведение эволюции языка

к постоянным преобразованиям достаточно односторонне. Соответ­ственно этому

сфера диахронической лингвистики не может быть сужена анализом языковых

изменений. Существуют веские осно­вания считать, что языковые явления,

сохраняющиеся продолжи­тельное время и резистентные по отношению ко всякого

рода воздей­ствиям, могут интерпретироваться как наиболеее фундаментальные и

показательные для структуры данного языка [101, 91; 105]. Таким образом,

изучая язык в историческом плане, мы не можем оставить без ответа вопрос о

том, какие отдельные черты его строя (и почему именно они) характеризуются

значительной устойчивостью. Кон­стантность языковых явлений и причины этой

константности свя­заны, по-видимому, и с проблемой лингвистических

универсалий.

О том, что история языка не сводима к одним постоянным пере­менам, косвенно

свидетельствуют и показания самих говорящих: у носителей языка, — замечает А.

Мартине, — никогда не возни­кает на протяжении всей их жизни ощущения, что

язык, на кото<201>ром они говорят и который они слышат от окружающих,

перестает быть тождественным или идентичным самому себе [41, 529]. Обосно­вания

этого интуитивного чувства коренятся, безусловно, в объек­тивной

действительности, и можно полагать, что мера устойчиво­сти прямо

пропорциональна пределам возможного изменения язы­ка. Более того. Как языковая

стабильность, так и языковая из­менчивость — это соотносительные свойства

языка: одно осознается на фоне другого.

Трудно назвать другой круг проблем, литература по которому была бы столь же

обширной, столь же фрагментарной и столь же противоречивой, как литература по

вопросу об эволюции языков и языковых изменениях. Достаточно назвать в этой

связи, например, публикации, посвященные фонетическим изменениям и

фонетиче­ским законам [34, 587—592], или литературу, касающуюся рас­смотрения

причин языковых изменений [9; 37; 54; 66; 71; 126]. Об­суждение названных

проблем составляло излюбленную тему ис­следований в XIX веке и на рубеже XIX

и XX веков. Постепенно, однако, в лингвистике, как и в других отраслях

знания, проблемы генетические и исторические были вытеснены проблемами

организа­ции объекта [163]. Анализ языка как исторически развивающегося

объекта оказался отодвинутым на задний план и убеждение в том, что наука о

языке должна обязательно носить исторический харак­тер, разделявшееся едва ли

не всеми крупнейшими языковедами прошлого (ср. [6; 26, 1; 54; 132; 140]),

сменилось новым пониманием предмета языкознания и ее задач. Основной целью

лингвистики было провозглашено изучение языка как системы. При этом, одна­ко,

учитывали далеко не достаточно (во всяком случае, на практике

исследовательской работы), что язык по своей природе есть систе­ма

динамическая и что системой и структурой язык остается в лю­бой «хронии» [60,

38]. Сейчас как в отечественном, так и зарубежном языкознании наметилось

оживление интереса к исторической тема­тике, и можно надеяться, что

параллельно работам, посвященным описанию причин форм и типов лингвистических

изменений (ср. [42; 66; 99; 124; 125]) и уточнению задач диахронической

лингвис­тики (ср. [33; 39; 135; 154; 156]), появятся обобщающие работы о

языковой динамике и языковой эволюции. Потребность в таких ис­следованиях

чрезвычайно велика, и можно согласиться с Э. Хэмпом в том, что

лингвистические изменения, не являясь более единствен­но важной темой

исследований в нашей науке, по-прежнему пред­ставляют собой одну из наиболее

актуальных и увлекательных проблем современного языкознания [113].

Не вдаваясь специально в историю изучения рассматриваемых здесь проблем (эта

тема уже была частично освещена в работах Р. А Будагова, В. И. Абаева, Ф. М.

Березина, де Гроота и особенно В. А. Звегинцева [25—28]), можно отметить

только, что такие свой­ства языка, как подвижность и устойчивость, нередко

гипостази­ровались одна в ущерб другой, что вело в конечном счете к

непра<202>вильному пониманию природы языка И ее искажению. Так,

рас­смотрение языка только как явления текучего, изменчивого, толь­ко в его

истории и генезисе, лишало возможности установить неко­торые фундаментальные

признаки организации языка. Эту сторону дела правильно подчеркивали, критикуя

младограмматические концепции. Изучая изолированные факты, представители этого

направления не видели их органической связи [20, 43], а взаимо­влияние и

взаимодействие индивидуальных единиц прослежива­лось лишь в той мере, в какой

они сами объединялись естественно в такие небольшие ряды, как, например,

глагольные или именные парадигмы. Атомистические воззрения младограмматиков в

зна­чительной степени препятствовали «осознанию важности языковой системы» [44,

143]. Как писал В. Брендаль, значение истории в жиз­ни языка было явно

преувеличено, и это создавало «огромные и даже непреодолимые трудности

теоретического порядка» [7, 40— 41]. Однако обращение к поискам «постоянного,

устойчивого, тож­дественного», провозглашенное ранними структуралистами (ср.

[7, 41]), приведшее на практике к исследованию синхронных язы­ковых срезов,

лишь отчасти разрешало указанные выше трудности, поскольку нередко синхрония

отождествлялась со статикой. По­следнее же имело своим следствием опасности

другого рода.

Структуралисты сделали чрезвычайно много для обнаружения и описания системных

связей, но причинно-следственные связи оставались вне рамок их исследования.

Как указывает Р. Якобсон, в области истории языка Соссюр и его школа

оставались по-преж­нему на младограмматических позициях: подчеркивая

беспорядоч­ность звуковых законов, они недооценивали значение языкового

коллектива и ту активную роль, которую он играет в распростра­нении звуковых

изменений и инноваций [130, 2; 139]. Изменениям в диахронии приписывался

частный и случайный характер, и, по мнению Соссюра, изменения никогда не

выстраиваются в систему [69, 99—101]. Аналогичные концепции существовали и в

школе Л. Блумфилда. Настаивая на том, что представление о языке как об

устойчивой структуре лексических и грамматических навыков — это иллюзия, ибо

язык находится в беспрестанном движении, Л. Блумфилд полагал одновременно,

что причины подобного дви­жения от нас скрыты. «Ни одному исследователю,—

писал он,— еще не удалось установить связь между звуковым изменением и

ка­ким-либо предшествующим ему явлением: причины звуковых из­менений

неизвестны» [4, 420; 34, 590 и сл.]. Но проблема языковой изменчивости не

может быть разрешена при таком нигилистичес­ком отношении к проблеме

каузальности (подробнее см. ниже).

С другой стороны, чрезмерное увлечение статикой при описании синхронных систем

приводило к известной жесткости, ригористич­ности анализа и нередко выливалось

в статичность описания. Стра­тификация сосуществующих явлений, данная без

должного учета «слабых» и «сильных» позиций в системе, без разграничения

про<203>филирующих и маргинальных моделей, без дифференциации арха­измов

и неологизмов, без внимания к продуктивности и непродук­тивности форм и т. п.,

то есть без установления всего того, что харак­теризует развитие языка,—

подобная стратификация исключала также правильную оценку перспективных

возможностей языка.

Основываясь на высказанных выше соображениях, мы и пола­гаем, что в настоящее

время целесообразно вернуться еще раз к об­суждению вопросов, касающихся

сочетания в развитии языка черт статики и динамики и, в частности, связанных

с изучением соотно­шения статики и синхронии, с одной стороны, и диахронии и

динамики, с другой [32] с тем, чтобы прежде всего сделать над­лежащие выводы

из того факта, что диахрония не только ди­намична, но и стабильна, а

синхрония, напротив, не только статична, но и динамична [35]. Неотъемлемой

проблемой диахронической лингвистики, направленной на изучение языка как

исторически развивающегося явления, стано­вится поэтому, во-первых, проблема

устойчивости, стабильности языка во времени [92, 104] и распознавание ее

причин. Соответст­венно этому, исследование языковых изменений может быть

приз­нано, но только одной из областей — хотя и весьма существен­ной —

исторической лингвистики.

Можно также подчеркнуть, с другой стороны, что новое пони­мание задач

диахронической лингвистики означает, как это формулирует Э. А. Макаев,

«вскрытие и показ взаимозависи­мости и соотносительности всех элементов

языковой системы на любом этапе развития языка, включая их праязыковое

состояние» [39, 145]. В этом смысле существенную помощь исторической

линг­вистике может оказать синхронный анализ. Так, например, он ока­зывается

незаменимым в том случае, когда нам необходимо сделать выводы диахронического

порядка на основании такого фактичес­кого материала, когда невозможно его

сравнение с другим текстом и когда мы по объективным причинам не можем

прибегнуть ни к ареальной лингвистике, ник лингвистической географии, ни к

глотто­хронологии [36, 400]. Таким образом, применение синхронного анализа в

диахронии позволит по-новому поставить и решить такие диахронические задачи,

как задачи реконструкции, в частности, внутренней реконструкции.

Использование принципов синхронного анализа в диахронии позволяет поставить в

новом ракурсе и вопрос о языковых изменени­ях. Это касается в первую очередь

понимания места изменений в раз­вивающейся, то есть динамической системе (см.

ниже, стр. 211—217). Это относится также к вопросу о том, может ли система

языка как таковая выступать в виде движущей силы в развитии языка (см.

подробнее, стр. 250—254). Это касается, наконец, направления язы­ковых

изменений и характера их протекания. «Языковые измене­ния как процесс, —

указывает А. Мартине, — могут быть полностью осмыслены только при

синхроническом рассмотрении динамики<204> языка» [43, 451]. Последнее

заставляет признать важность и акту­альность самой проблемы языкового динамизма

и осо­бенностей его проявления в таком свойстве системы языка, как

ва­риантность составляющих ее единиц.

Всякое изменение, по мнению ряда ученых, относится перво­начально к языковой

синхронии [4, 344; 92, 102; 124]. Это положе­ние следует понимать в том

смысле, что наступлению или сверше­нию изменения предшествует период

сосуществования в одном и том же речевом коллективе нескольких разновидностей

форм. Р. Якобсон указывает в этой связи на существование старой и но­вой

разновидности, Л. Блумфилд — на наличие форм, разных по своей частотности или

социальной коннотации и т. п. Представите­ли Пражского лингвистического

кружка указывают в той же связи на существование в каждой системе ядерных,

центральных и пери­ферийных элементов, и на возможность их взаимодействия и

пере­мещения. Источником изменений могут, поэтому являться сложные

перекрестные воздействия разных субкодов, органически сплетаю­щихся в одно

подвижное гибкое целое. В качестве исходного мо­мента в развитии языка может

быть названа, следовательно, его неоднородность в функциональном

(стилистическом), со­циальном и географическом планах. Все эти факторы и

получают по возможности свое описание в последующем изложении.

Мы уже указывали выше, что вопрос о языковых изменениях рассматривался в истории

языкознания в самых разных пла­нах. По-видимому, целесообразно в этой связи

выделить из всего этого комплекса проблем ключевые или узловые вопросы,

нуждаю­щиеся в первоочередном и самостоятельном освещении в пределах общего

языкознания. Подобный расчлененный подход к проблеме был предложен, в

частности, Э. Косериу, который подчеркнул, что, изучая языковые изменения,

«необходимо различать три следую­щие проблемы,... которые часто смешиваются: а)

логическую проб­лему изменения (почему изменяются языки, то есть почему они

не являются неизменными); б) общую проблему изменения, которая...

является не «причинной», а «условной» проблемой (в каких усло­виях обычно

происходят изменения в языке?); в) историческую про­блему определенных

изменений» [33, 182]. Известным пробелом в этом перечне является, по нашему

мнению, отсутствие вопроса о причинах языковых изменений, который, как

подчеркивал еще Е. Д. Поливанов, составляет «целую самостоятельную область или

дисциплину внутри науки о языке или общего языкознания» [56, 75]. Особо можно

было бы выделить и вопрос о формах и типах язы­ковых изменений и их

классификации (ср. [54; 71; 125]). С учетом этих дополнений и проводится

изложение материала в настоящей главе.

Поскольку на первый из поставленных Э. Косериу вопросов мы уже пытались ответить

в настоящем введении, мы переходим теперь к характеристике форм движения,

наблюдаемых в развитии<205> языка, с тем, чтобы уточнить само понятие

языковой изменчивости. После краткого описания механизма языковых изменений мы

пере­ходим к анализу конкретных причин различных языковых измене­ний и

прослеживаем наиболее типичные виды преобразований. Наконец, в заключение нами

рассматривается вопрос об общем направлении эволюции языков и темпах

преобразований линг­вистических систем.

О ФОРМАХ ДВИЖЕНИЯ В ЯЗЫКЕ И ОПРЕДЕЛЕНИИ ПОНЯТИЯ

ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ

Бытие языка как объекта, нестатического по своей природе, наблюдается не

только при рассмотрении языка в сугубо истори­ческой перспективе, но и при

анализе процессов, характеризую­щих речевую деятельность. В отличие от

искусственных семи­отических систем, которые в процессе своего

функционирования не только не меняются, но и не могут изменяться (ср. систему

правил регулирования уличного движения, азбуку Морзе, сиг­нализацию флажками

и т. п.), естественные языки развиваются и изменяются именно в ходе своего

применения, по мере исполь­зования в актах речи. Уже давно обратили внимание

на то, что акт речи — это не только процесс выбора, распознавания и

ор­ганизации каких-то готовых моделей, но одновременно и про­цесс творчества.

Воспроизведение существующего в языке явля­ется в сущности лишь частичным

копированием по готовым об­разцам. Оно не представляет собой механического

дублирования, и лингвистические расхождения (отклонения от единиц,

принима­емых за эталон) наблюдаются даже в речи одного и того же чело­века

[43; 45; 98; 149]. Нельзя поэтому не согласиться с тем, что любое изменение

начинается в речи и затрагивает первоначаль­но ту непосредственную данность,

с которой имеет дело каждый носитель языка,— синхронную языковую систему. Как

указыва­ет Н. Д. Андреев, «не всякое изменение в системе речи приводит к

сдвигам в структуре языка, но любому сдвигу в структуре язы­ка обязательно

предшествует изменение в системе речи» [1, 24].

Нетождественность реализации языковых единиц в речи и различная их

продуктивность и дистрибуция не означают вме­сте с тем, что изменения

происходят внутри синхронной системы языка. Если выстроить факты языка в том их

виде, в каком они существуют для носителя данного языка, то есть на одной

пло­скости, синхронно, изменения как такового обнаружить не уда­ется. Из этого

факта известная часть языковедов, находящихся под непосредственным влиянием Ф.

де Соссюра, делала непра­вильный вывод, что синхронная система статична и как

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100