Книга: Общее языкознание - учебник

необходим.

Но могут быть и такие случаи, когда вновь созданное слово не находит поддержки в

языке. В конце XIX в. министр финансов Витте предложил заменить название

рубль словом рус (по образцу французского франка). По его приказу

были отчеканены монеты с этим номиналом. Однако сочиненному министром слову не

суж­дено было сохраниться в языке, потому что оно не нашло под­держки ни в

народной речи, ни в традиционной денежной терми­нологии.

В истории создания русской терминологии в области физики нередко создавались

такие термины, которые не могли утвердить­ся в языке. Предлагали, например,

термин «теория» передавать русским словом умствование; для передачи

термина «фигура» предлагалось слово образ. Семантические объем

эквивалента был так широк, что в нем растворялось, утопало более узкое

значение. Для передачи термина «эластичный» пытались ввести слово

отпрыгной. В данном случае семантический объем предлагаемого сло­ва был

настолько узок, что широкое научное обобщение не мог­ло на нем базироваться.

В начальный период развития авиации в нашей стране возник­ла необходимость в

наличии какого-то русского термина для обо­значения авиатора (так называли в то

время летчика. — Б. С.). Были предложения внедрить слово льтец

(ср. слово чтец от гла­гола читать). Однако это предложение не имело

успеха, так как предлагаемое слово встречало сопротивление со стороны

лекси<444>ческой системы русского языка. Суффикс -ец объединяет

целый ряд эмоционально окрашенных слов сниженного стиля: лжец, подлец,

глупец, стервец, наглец и т. д. Для названия новой и по­четной профессии

предлагаемое слово льтец никак не подходило. Привилось слово

лётчик. Это слово не имело никакой оценочной окраски. Кроме того, суффикс

-чик существовал во многих других словах, обозначающих профессию, ср.

наладчик, переплетчик, водопроводчик и т. д.

В истории нашей страны было время, когда в национальных языках, получивших после

Октябрьской революции письменность, интенсивно создавалась новая терминология.

Некоторые рефор­маторы, ратуя за «чистоту» своего языка, пытались все новые

понятия выражать лишь словами родного языка. Так, например, сказуемое

предлагалось передавать по-марийски словом ой поч, квитанция — словом

ойырчык, электричество — словом тулэ?ер. Для передачи русского слова

природа в коми-зырянском языке употреблялось слово ывлавыв. Эти

термины были совершенно не­удачны. Термин ой поч 'сказуемое' имел

буквально значение 'конец мысли'. При этом следует учесть, что сказуемое в

марий­ском языке не всегда помещается в конце предложения; ойырчык

имело значение 'нечто оторванное', тулэ?ер — 'огненная река'.

Коми-зырянское ывлавыв означало 'все то, что находится вне до­ма'. Эти

термины были неточны, невыразительны и совершенно искусственны. Никакого успеха

они не имели.

В 20-х годах в русском языке появилось слово шкраб (школь­ный работник),

превратившееся в официальный термин. Этот тер­мин должен бы обозначать в

противовес дискредитированному педагогу, или преподавателю

старой формации, или даже учите­лю — словам, уже расплывшимся и обросшим

многими ассо­циациями, — школьного работника нового типа, который не толь­ко

учит, но и воспитывает по-новому16

. Трудно было придумать что-либо более неудачное. Это слово вызывало ассоциации

с та­кими словами, как раб и краб; сочетание согласных шк

в начале слова способствовало ассоциации его с целым рядом слов блатно­го

жаргона — шкары, шкет и т. п. По словам А. В. Луначарского («Один из

культурных заветов Ленина». Вечерняя Москва, 21 января 1929 г.), когда он

показал В. И. Ленину телеграмму, начинавшуюся со слов шкрабы голодают,

и когда по просьбе Ленина он разъяснил ему, что означают шкрабы, то

Ленин с боль­шим неудовольствием ответил: «А я думал, что какие-нибудь кра­бы в

каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом

учителя! У него есть почетное название — народный учитель, оно и должно быть за

ним сохранено».<445>

В первый период внедрения в нашей стране радио возник тер­мин широковещание,

представляющий перевод английского bro­adcasting. Однако этот новый термин

встретился с однозвучным, но одиозным словом широковещательный. Термин

широковещание, как вызвавший нежелательные ассоциации, не привился.

В последнее время в просторечии возник глагол накурортничаться,

например: Пора уже возвращаться — накурортничалась. Можно быть

уверенным, что это слово никогда не выйдет за пре­делы грубого и фамильярного

жаргона, поскольку оно нарушает языковые нормы. Приставка на- в русском

языке почти не сочета­ется с глаголами иноязычного происхождения, глагол

курортничать создан по образцу жаргонного глагола самоварничать,

слово курорт не образует в русском языке производного глагола, приставка

на- в данном случае придает глаголу грубый и фамиль­ярный оттенок.

Любопытно отметить, что различные оценочные критерии ут­верждения того или иного

слова могут быть различными в разных языковых сферах, стилях и т. п. Люди,

пользующиеся просторе­чием, могут оценивать слово иначе, чем его оценивают

люди, пользующиеся литературным языком. Очень показательна в этом отношении

история слова буза, проникшего в русский разговорный язык. По

свидетельству Л. Я. Борового, это слово часто встреча лось в произведениях

писателей-кавказцев» начала XIX века и считалось татарским. В азербайджанском

языке это слово имеет значение 'особый опьяняющий напиток', отсюда: У этих

азиатов всё так, натянулись бузы, и пошла резня (Лермонтов, «Бэла»);

Как напьются бузы на свадьбах или на похоронах, так и пошла рубка (там же).

В первые годы революции, как замечает Л. Я. Боровой, буза с очень

многими производными широко входит в язык, обнару­живает семантическое

расширение и заменяет очень многие поня­тия. Слово буза начинает широко

употребляться в литературе того времени в самых различных её жанрах.

Чем объяснить необычайный успех этого слова? Успех этот объясняется совокупным

действием многих факторов. Прежде всего следует отметить фактор семантический.

Употребление на­питка бузы на Кавказе часто сопровождалось различными шумны­ми

событиями, драками, свалками, созданием беспорядка и т. п. Это создавало

благоприятные условия для метонимии, для при­обретения этим словом значения

'нечто бестолковое, беспорядоч­ное и бесполезное, все равно, что именно'. По

этой причине от существительного буза был произведен глагол бузить,

бузовать, также получивший очень широкое распространение в народной речи.

Экспрессивность этого слова увеличивалась невосприимчи­востью его внутренней

формы вследствие его иноязычного проис­хождения, что резко выделяло его на фоне

исконно русских сино­нимичных слов беспорядок, неразбериха, сумятица и

т. п.<446>

Не связанное ассоциациями с тем или иным напитком, да и ни с чем вообще, оно

очень полюбилось на какое-то время нашей мо­лодежи, как очень широкое и

универсальное по значению и забав­ное по самому своему звучанию слово. Сейчас

это уже только жар­гонное слово, окончательно изгнанное из литературного

языка.

Неудачное слово, противоречащее законам языка, может до некоторой степени

поддерживаться временно действующими фак­торами. Интересна в этом отношении

история слов выдвиженец и учеба, некогда довольно широко

употреблявшихся в русском литературном языке. Необходимость в слове

выдвиженец возник­ла в ту эпоху существования нашего государства, когда был

бро­шен лозунг о целесообразности выдвижения на руководящие посты особо себя

проявивших рабочих и служащих. В этих усло­виях и было создано слово

выдвиженец. Создано оно, конечно, было неудачно, так как суффикс -енец

почти всегда снижает, иро­нически или печально обрабатывает слово (ср. такие

образования с этим суффиксом, как пораженец, лишенец, непротивленец,

пе­рерожденец, отщепенец и т. п.). Кроме того, это новообразование в

известной мере опиралось на некоторые, прежде довольно ред­кие образования не

сниженного стиля, например, снабженец, переселенец, и т. п. Как только

закончился период специально объявленного выдвижения, это слово сравнительно

быстро исчез­ло из русского языка.

Слово учеба встречалось в русской литературе как слово кре­стьянского

разговорного языка, без особого местного прикреп­ления. После революции

учеба впервые становится литературным словом, входит в официальную формулу

отправить на учебу. Оно утверждается настойчиво и принципиально вместо

слишком тихого и общего учения и просвещения и прямо против

просвети­тельства, которое связано с плохими историческими воспоминани­ями и

по самой своей форме и даже звучанию как бы высокомер­но и благотворительно.

Таким образом, временно действующий экстралингвистический фактор — желание

противопоставить но­вую форму обучения обучению, практиковавшемуся в старой

до­революционной школе, — содействовал утверждению этого слова. Но выбор этого

слова нельзя признать удачным. Во-первых, в са­мом крестьянском языке слово

учеба имело сниженное значение, как какое-то занятие, отличающееся от

крестьянской работы. Во-вторых, оно было созвучно с целым рядом слов сниженного

стиля, как-то: хвороба, зазноба, особа и т. д. Это созвучие

естест­венно придавало слову учеба оттенок чего-то слишком

простореч­ного. В настоящее время оно исчезает из литературного языка.

Иногда факторы, поддерживающие слово или выталкивающие его из языка, выступают в

довольно противоречивом сплетении. Жаргонное слово низкого стиля может стать

достоянием литера­турного языка, если одна группа факторов окажется в этой

борьбе более эффективно действующей. Интересна в этом отношении

ис<447>тория слова халтура. Этимология слова халтура не

ясна. Были попытки связать его с глаголом хапать 'брать с жадностью'.

Вероятнее всего он имеет связь с церковным термином хартуларай, или

хартуларь 'книгохранитель в монастыре или церкви'; халтуларь

зарегистрирован в документах XI — XIV веков, осо­бенно на юго-западе. В

церковном быту существовал и глагол халтурить — 'совершать службы

(особенно отпевание покойни­ка) на дому, совершать поскорее и кое-как, чтобы

успеть обойти побольше домов и получить побольше денег'. Затем это слово нашло

своеобразное преломление уже в другой сфере. В жар­гоне уголовников, «блатной

музыке», халтура связана была также по преимуществу с покойниками:

халтурщик 'вор, работа­ющий там, где есть покойник'. Это «работа», так

сказать облегчен­ная и даже непристойная для квалифицированного вора.

Хал­турщиком на этом жаргоне назывался и сам покойник. На этой основе слово

халтура получает значение 'легкая работа' и широко распространяется в

народном языке. Оно было экспрессивно как иноязычное по происхождению слово с

неясной внутренней формой и даже приобрело новое значение 'работа на стороне'

или 'рабо­та налево'. Вытеснить это слово из литературного языка не уда­лось.

Осталось, как замечает Л. Я. Боровой, в языке халтура — высокое по

звучанию и мерзкое по существу, полное юмора слово. Живучесть этого слова можно

объяснить также тем, что оно вош­ло по своему внешнему звучанию в ряд

стилистически высоких слов, таких, как литература, натура, прокуратура,

регистрату­ра и т. п. Это обстоятельство в известной мере нейтрализовало

его жаргоную принадлежность.

Внешнеязыковые факторы в ряде случаев могут оказать очень сильное влияние на

судьбу слова. Если сравнить словарный состав турецкого литературного языка

30-х годов с тем его состоянием, которое наблюдается в настоящее время, то

его словарный состав обновился по меньшей мере на 30—35%. Многие, ранее

бытовав­шие в турецком языке заимствованные арабские и персидские слова были

заменены новыми турецкими словами. Нельзя не согласиться с тем, что не все в

этом массовом словотворчестве было удачным. Однако пуристические тенденции

оказались значительно сильнее различных лингвистических неудобств и

предложенные новые сло­ва утвердились в турецком языке.

Нечто подобное наблюдалось и в истории развития венгерско­го языка в эпоху

обновления (XVIII в.). В это время обогащение языка приняло более широкий

размах и даже пошло, как считает Й. Балашша, по нездоровому руслу. И все же

автор признает те способы словотворчества, которые, несмотря на свою

противоре­чивость естественному развитию языка, обогатили лексику огром­ным

количеством новых и нужных слов17

.<448>

Существуют области словотворчества, где общественное ут­верждение почти не

играет никакой роли. Это относится к созда­нию очень узких специальных

терминов. Всего несколько лет назад ученые открыли ценное сырье для выплавки

стекла. Его удалось получить из сиенита, залегающего в горах вблизи города

Еревана. Это новое вещество было названо ереванитом. Недавно открытый

новый строительный материал получил наименование ереванит. Много

минералов исследовала Ю. Н. Книпович, и один из них назвали в ее честь

книповичитом.

Несмотря на огромное разнообразие внутрилингвистических и

внешнелингвистических факторов, определяющих судьбу вновь возникшего слова

или формы, которые даже невозможно подробно описать в рамках данного раздела,

решающая роль всегда принад­лежит обществу. Общество создает и формирует язык

в подлин­ном смысле этого слова. Язык — продукт общества. По этой при­чине он

в большей степени, чем какое-либо другое явление, обслуживающее общество,

заслуживает название общественного явле­ния.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Г. О. Винокур. О задачах истории языка. — В кн.: В. А. Звегин­цев.

История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1960.

2. В. В. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1929.

3. Е. М. Галкина-Федорук. Язык как общественное явление. М., 1954.

4. Г. Глезерман. Общественное бытие и общественное сознание. М., 1958.

5. В. Гумбольдт. О различии строения человеческих языков и его влиянии

на духовное развитие человеческого рода. — В кн.: В. А. Зве­гинцев. История

языкознания XIX и XX веков в очерках и извлече­ниях, ч. I. М., 1960.

6. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. — В сб.:

«Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

7. В. Ф. 3ыбковец. Дорелигиозная эпоха. М., 1959.

8. В. М. Жирмунский. Проблема социальной дифференциации язы­ков. — В

сб.: «Язык и общество». М., 1968.

9. В. В. Журавлев. Марксизм-ленинизм об относительной

самостоя­тельности общественного сознания. М., 1961.

10. В. Ж. Келле, Н. Я. Ковальзон. Общественное сознание. М., 1966.

11. А. Крученых. Заумный язык у Сейфуллиной, Вс. Иванова, Леоно­ва,

Бабеля, И. Сельвинского, А. Веселого и др. М., 1925.

12. М. Э. Курдиани. Изменения в словарном составе современного русского

литературного языка (Автореф. канд. дисс.). Тбилиси, 1966.

13. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968.

14. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18.

15. К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1947.

16. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3.

17. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23.

18. Н. Я. Марр. Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории. —

В кн.: Н. Я. Марр. Избранные работы, т. 3. М. — Л., 1934.<449>

19. Н. Я. Марр. Язык и мышление. — В кн.: Н. Я. Марр. Избранные работы,

т. 3. М. — Л., 1934.

20. И. Б. Новик. К вопросу о специфике человеческого сознания. — «Уч.

зап. Молотовского гос. ун-та им. А. М. Горького», 1957, т. X, вып. 3.

21. Е. Д. Поливанов. О литературном (стандартном) языке совре­менности. —

«Родной язык в школе», 1927, №1.

22. Е. Д. Поливанов. Русский язык сегодняшнего дня. — В сб.: «Ли­тература

и марксизм». М., 1928, кн. 4.

23. Проблемы мышления в современной науке. М., 1964.

24. А. М. Селищев. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над рус­ским

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100