Книга: Общее языкознание - учебник

ранее — тот же А. А. Потебня, резонно утверждавший, что «грамматиче­ское

предложение вовсе не тождественно и не параллельно с логи­ческим суждением...

Для логики в суждении существенна только сочетаемость или несочетаемость двух

понятий» [64, 68].

Поэтому в настоящем разделе мы остановимся только на та­ких понятиях и

категориях, которые были разработаны на психо­логической основе или во всяком

случае получили конкретно-психологическое обоснование. Такими понятиями и

категориями в интересующей нас области будут, во-первых, понятие

коммуни­кации, во-вторых, система взглядов, связанных с идеей актуаль­ного

членения речи.

Идея коммуникации, получившая в лингвистике особенное развитие в синтаксических

трудах А. А. Шахматова, восходит к книге известного шведского лингвиста

Сведелиуса [142]. Это — психологическая основа предложения, рассматриваемая

Шахматовым как акт мышления [86, 19], акт сочетания представлений. В отличие от

многих других авторов, Шах<347>матов считает, что если «начало

коммуникация получает за пре­делами внутренней речи», то «завершается она в

процессе внутренней речи» [86, 20]. Таким образом, коммуникация есть категория

не внеречевая, не абстрактно-психологическая, а ка­тегория речевого мышления;

она входит, как мы бы теперь сказали, в модель порождения речи как один из ее

уровней.

Коммуникация состоит из двух членов: «предложению: испу­ганная нами ворона

взлетела на высокую липу соответствует ком­муникация, субъектом которой

является испуганная нами воро­на, а предикатом — взлетела на

высокую липу» [86, 28]. Сведелиус указывает на две основные формы

коммуникации: «ком­муникацию отношений» и «коммуникацию событий». Первая есть

отражение какого-то обобщенного отношения, вторая — констатация реально

происходящего процесса, соответствующая актуальному семантическому состоянию.

Пример первой — Сократ — человек, пример второй — собака лает.

Концепция Сведелиуса — Шахматова психологически до­вольно правдоподобна. Есть

много фактов, подтверждающих ее. Так, в опытах ленинградского психолога В. В.

Оппеля первоклас­сники, которых просили расчленить высказывание на «слова» (что

такое слово, они не знали), делили его прежде всего на субъект и предикат

коммуникации: яблоки — стоятвмиске; наплите — стоитчайник;

пес — ощетинилсяизарычал. Впрочем, в тех слу­чаях, когда образ, вызываемый

субъектом, в результате преди­кации не претерпевает изменения, субъект и

предикат рассмат­ривались как одно слово: идетдождик, солнцесветит [58,

59— 60]. Аналогичные данные можно почерпнуть из анализа ранней детской речи, из

исследования афазий и т. д. Интересно, что «коммуникации событий» и

«коммуникации отношений» наруша­ются у афатиков в разной степени: часто они не

в состоянии по­нять смысл абстрактной констатации, но легко понимают смысл

утверждения, касающегося конкретной ситуации.

В сущности, теория актуального членения предложения представляет собой развитие

той же концепции. Согласно этой теории, можно подходить к анализу предложения

по меньшей мере с двух сторон: со стороны его формальной структуры и с точ­ки

зрения того, как данное предложение (сообщение) передает новую информацию, т.

е. какие его части передают уже извест­ные нам факты, какие — новые факты и

сведения [30; 32; 50; 68]. На этот счет существует много суждений, однако лишь

не­давно проблема актуального членения получила психолингвис­тическое

осмысление в работе К. Палы «О некоторых проблемах актуального членения» [60].

К. Пала произвел ряд экспериментов, на основе которых выдвинул некоторые

соображения о процессе возникновения языкового сообщения: «Сначала говорящий

располагает структурой представлений, т. е. семантической струк­турой данного

сообщения, которая в этот момент никак не долж<348>на быть связана с

конкретной синтаксической реализацией дан­ного сообщения. Но в случае, когда

говорящий начинает порож­дать данное сообщение, он начинает пользоваться

синтаксиче­скими реализациями семантической структуры сообщения, и при этом он

может для одного семантического содержания дан­ного сообщения отбирать разные

синтаксические реализации» [60, 87]. Эти соображения К. Палы, как можно видеть,

очень близко подходят к идеям Л. С. Выготского относительно струк­туры

внутренней речи.

Большой психолингвистический интерес представляют дан­ные об историческом

развитии структуры высказывания, к сожа­лению, весьма недостаточно

систематизированные. Этой пробле­мой в свое время много занимались А. А.

Потебня и его ученик Д. Н. Овсянико-Куликовский. Последний выдвинул, в

част­ности, предположение (опираясь на взгляды Потебни), что «не­когда на

древнейших ступенях развития языка любое слово мог­ло быть предикативным»,

что «тогда в практике речи-мысли, действительно, отдельных слов не было» и

«единицей речи было не слово, а предложение» [56, XXV].

ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ

Современное состояние этой проблемы никак нельзя назвать утешительным. По

словам Дж. Миллера и Д. Макнила, «самое большее, что мы можем сказать о

модели грамматической пере­работки высказывания, это то, что она должна

включать компо­нент, отражающий грамматическое знание носителя языка; что она

должна порождать речь отдельными шагами во времени слева направо; что она

ограничена возможностями кратковре­менной памяти; что она должна быть

приемлемой и для порожде­ния, и для восприятия речи; и что она может быть

генерализована на неграмматический материал. Внутри этих широких гра­ниц

может быть построено большое количество различных моде­лей: и одна из задач

экспериментальной психолингвистики — собрать данные, которые позволят сузить

эти границы настоль­ко, чтобы они ограничили одну, приемлемую модель» [128]

(в пе­чати).

Такого рода моделей сейчас существует по крайней мере три (вернее было бы

говорить не о трех моделях, а о трех классах моделей, так как каждая из них

имеет множество вариантов). Это: а) стохастические модели; б) модели

непосредственно составляю­щих; в) трансформационные модели. Рассматривая их

ниже, мы не затрагиваем проблематики собственно теории порождающих грамматик,

рассматривая их постольку, поскольку они исполь­зуются для моделирования

психофизиологического порождения речи.<349>

Стохастические модели предполагают, «что множество элемен­тов сообщения может

быть репрезентировано при помощи дистри­буции вероятностей и что различные

коммуникативные процес­сы (кодирование, передача и декодирование) заключаются

в опе­рировании этой априорной дистрибуцией и трансформировании ее в

соответствии с известными условными вероятностями — в апос­териорную

дистрибуцию» [126, 422]. Иными словами, согласно стохастическому

представлению, говорящий использует при по­рождении речи (или ее восприятии)

исключительно вероятност­ные характеристики речевых элементов: сам факт и

вероятность появления очередного элемента обусловлены предшествующими

элементами.

Факт использования вероятностных характеристик в восприя­тии был доказан

блестящим экспериментом А. Трейсман, постав­ленным следующим образом:

известно, что если мы даем на левое и правое, ухо различные сообщения,

выбирается только одно из них. Но если теперь ввести в «отвергнутое»

сообщение слова, обладающие высокой вероятностью в данном контексте, то

проис­ходит переключение на соответствующий канал восприятия [137]. О том,

как именно используется при этом речевой контекст, также имеется целый ряд

исследований, обобщенных в работе Я. Прухи [135].

Однако эксперименты показывают, что выбор грамматической формы в гораздо меньшей

степени зависит от влияния контекста, нежели выбор отдельного слова (см. [93]).

Возникает проблема того, применимы ли вообще стохастические модели к

моделиро­ванию именно грамматической структуры. Ограничим­ся лишь одним

аргументом на этот счет, принадлежащим Дж. Мил­леру. «Для того, чтобы ребенок

обучался всем правилам... последо­вательности, построенной по принципу «слева

направо», которые необходимы для создания совершенно приемлемых предложений из

двадцати слов или меньше, он... должен выслушать... прибли­зительно 1030

предложений. Чтобы оценить по достоинству, насколько это условие нелепо,

вспомним тот факт, что в столетии только 3,15 x 109 секунд» (см.

[53, 158—159, ср. 40]).

Так называемая грамматика непосредственно составляющих (НС) является, как

говорят, более сильной моделью порождения речи. Напомним, что ее основная идея

заключается в применении правил деривации типа «вместо Х подставить У». Так,

порождение предложения Талантливый художник пишет инте­ресную картину

будет осуществляться по правилам грамматики НС следующим порядком: предложение

> именная группа + группа сказуемого; именная группа > определение +

опре­деляемое и т. д., пока мы не дойдем до конечной («терминальной») цепочки

слов. В отличие от марковских моделей, в модели НС порождение идет в двух

направлениях: за счет последовательного появления компонентов и за счет их так

называемого «расшире<350>ния». То, что первым шагом порождения Должно

быть вычленение именной группы, т. е. сочетание талантливый художник,

опре­деляется нашим знанием структуры предложения в целом и никак не выводимо

стохастическим путем.

Наиболее известная модель психофизиологического порож­дения речи на основе

грамматики НС принадлежит Ч. Осгуду [132]. Осгуд рассматривает процесс

порождения речи (как ее восприятие) как своего рода «супермарковский»:

стохастические закономерности, по его мнению, действуют на каждом из

после­довательных уровней деривации, причем выбор единиц на более «высоких»

уровнях частично обусловливает выбор единиц на дальнейших уровнях, или

ступенях деривации. На эту модель опирался в своих экспериментах Н. Джонсон,

исследовавший вероятность ошибок при запоминании предложений с разными

синтаксическими структурами; оказалось, что эта вероятность резко повышается

на границах сегментов, выделяемых в ходе анализа по НС (типа именной группы);

внутри же таких сегмен­тов вероятность ошибки уменьшается по обычным

закономер­ностям марковского процесса [117]. Позже Джонсон поставил еще ряд

очень удачных экспериментов в подтверждение модели Осгуда.

Несмотря на успешные эксперименты Джонсона и других психолингвистов, опиравшихся

на грамматику НС, она оказа­лась малопригодной для моделирования некоторых

типов пред­ложений и уступила место трансформационной порождающей модели.

Главная идея этой модели заключается в том, что для получения некоторых типов

предложений необходимо произвести определенную операцию над деревом НС в целом

(или, вернее, над его терминальной цепочкой). Например, «породив» приведенное

выше предложение Талантливый художник пишет интересную картину по

правилам НС, мы можем, согласно трансформационной грамма­тике, оперируя над

терминальной цепочкой порождения, получить из данного активного,

утвердительного, повествовательного пред­ложения его пассивный, отрицательный,

вопросительный вариан­ты в различных сочетаниях. Иначе говоря, предполагается,

что порождая предложение типа Не пишется ли интересная картина талантливым

художником?, мы сначала строим приведенное выше исходное предложение, а

затем преобразовываем его в трех «измерениях».

Дж. Миллер со своими учениками и последователями осу­ществил целый ряд

экспериментов, направленных на доказатель­ство применимости ТГ в

психолингвистическом моделировании

13. Результатом этих экспериментов была констатация того, что «операции с

активными утвердительными предложениями всег­да требуют меньше дополнительного

времени, чем операции, не<351> включающие таких предложений... Это, в

сущности, и есть то, что утверждает трансформационная теория: пассивные,

отри­цательные я пассивно-отрицательные предложения содержат все те же

синтаксические правила, что активные утвердительные, плюс одно или два, что

усложняет их и требует несколько боль­шего времени для интерпретации (или

порождения)...» [127, 307].

Даже отвлекаясь от результатов подобной эксперименталь­ной проверки, можно

указать на ряд существенных недостатков трансформационной модели, как,

например, неучет фактора мо­тивации и предметно-логического содержания

высказывания, прин­ципиальная необязательность психологического по­рождения

лингвистически одинаковых высказываний одним и тем же способом и зависимость

этого способа от характера экспериментальной ситуации и т. д. Особенно

существенно, что ТГ, выдвинутая как модель описания «грамматического знания»,

языковой способности, сплошь да рядом прое­цируется на моделирование речевой

деятельности; однако для этой цели она заведомо непригодна.

Эти и другие недостатки трансформационной модели вызвали реакцию двоякого

рода. Во-первых, появился ряд эксперимен­тальных исследований, в той или иной

форме стремящихся опро­вергнуть данные миллеровских и аналогичных им

экспериментов. Во-вторых, внутри самого лагеря сторонников трансформацион­ной

модели появились работы, отходящие от традиционной интер­претации этой

модели.

Ряд работ первого типа (Мартин и Робертc, Танненбаум, Ивенс и Уильямc,

Лущихина и др.) привел к выводу, что Миллер прав лишь отчасти: хотя

усложнение предложения и увеличение вре­мени; необходимого для оперирования

этим предложением, свя­заны, но никаких убедительных количественных данных на

этот счет получить невозможно. Те эксперименты, авторы которых с цифрами в

руках доказывали пригодность ТГ для психолинг­вистического моделирования, при

внимательном рассмотрении оказываются не вполне корректными; более строгие

эксперименты не подтверждают модели сколько-нибудь основательным обра­зом и

обычно позволяют противопоставить друг другу лишь ядерные и неядерные

предложения. Есть и работы, результаты которых ставят под сомнение вообще

адекватность трансформационной модели [97].

Из работ второго типа укажем как на наиболее интересное на исследование Д.

Слобина. Он был вынужден предположить, что испытуемые по-разному оперируют с

предложениями в зави­симости от того, являются ли эти предложения «обратимыми»

(авто­мобиль догоняет поезд, но поезд тоже может догонять автомобиль)

или «необратимыми» (человек ест дыню; дыня не может есть чело­века)

[141]. Это значит, что в порождении предложения имеется<352> некий

«дограмматический» этап, на котором говорящий (или воспри­нимающий речь)

ориентируется на общее содержание предложе­ния, как бы высказывает суждение о

характере описываемой ситуации, существенное для дальнейшего оперирования с

предло­жением. В конечном счете такая идея равнозначна идее внут­реннего

программирования речевого высказы­вания в субъективном коде, частично

затронутом выше в связи с проблемой внутренней речи.

Допущение подобного звена в порождении речи позволяет наилучшим образом

интерпретировать некоторые полученные ранее экспериментальные факты. Так,

можно предположить, что именно звено программирования является

психофизиологи­ческим субстратом феномена актуального членения высказыва­ния.

В целом следует прийти к выводу, что трансформационная модель хотя и очень

удобна для психолингвистического моде­лирования речи (и трансформационный

принцип, без сомнения, в какой-то форме реально используется в порождении),

но она отнюдь не является единственно возможной и единственно до­пустимой, а

вероятнее всего входит в общую схему процессов психофизиологического

порождения речи на правах факульта­тивного звена.

ФОНЕТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ

Мы не будем останавливаться в настоящем разделе на тра­диционном

представлении о механизмах фонации. Такого рода сведения можно найти в любом

учебнике. Поэтому мы ограничимся изложением некоторых новых исследований,

приведших к частич­ному или полному пересмотру наших представлений в этой

об­ласти.

Одно из этих исследований, касающееся преимущественно процессов иннервации

голосовых связок, принадлежит француз­скому физиологу Раулю Хюссону [108].

Ему удалось доказать, что в процессе фонации голосовые связки не являются

пассивным звеном, иначе говоря, что колебательный ритм не навязывается им

экспирацией, но обеспечивается специфиче­ской иннервацией со стороны

головного мозга. Данные Хюссона представляют особый интерес в свете проблемы

восприятия речи.

Другое важное исследование принадлежит советскому психо­логу Н. И. Жинкину [21 и

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100