Книга: Общее языкознание - учебник 
устройства, сооружения и т.п. [21, 37]. С другой стороны, познание
осуществляется людьми, которые в силу недостаточности соответствующих фактов,
несовершенства техники, эксперимента, процесса измерения и т. п. могут делать
неверные обобщения, образовывать понятия, связывать их в систему
неудовлетворительным образом [21, 39].
В сфере общения людей (третья горизонтальная линия на схеме) обобщенный образ
должен быть перекодирован в чувственно воспринимаемую форму, т. е. соотнесен с
каким-нибудь звуковым комплексом. В этой области также возможны некоторые
сдвиги. Выше уже говорилось о том, что при наименовании предметов огромную
роль играют различного рода ассоциации. Наименованию предшествует сравнение.
Сравнение может привести к смещению доминантных черт обобщенного образа. Так,
например, обобщенное представление о бруснике связано с представлением целого
ком<83>плекса ее отличительных черт. Наименование ее в татарском языке
нарат rилеге (буквально 'сосновая ягода') было связано с выделением одной
черты — особенности этой ягоды расти под соснами — как доминантной. С утратой
первоначальной внутренней формы эта доминантная черта может утратиться. Наличие
синонимов ведет к известной регламентации узуса данного слова, хотя в реальной
действительности может не быть логических оснований для такой регламентации,
ср. русск. путь и дорога. Слова могут приобретать в речи
различную стилистическую окраску, употребление их может быть нормированным и
ненормированным.
Чисто языковым явлением следует считать реляционные свойства слова.
Реляционная семантика (структурное значение) слова характеризует положение
его в языковой системе, т. е. его дистрибуцию в семантической и формальной
структуре языка, а также его частотность.
«К реляционным свойствам слова принадлежат такие его признаки, как
сочетаемость, стилистическая тональность (например, книжность, разговорность,
просторечность и т. д.), архаичность, новизна и др. Реляционные значения
слов, как и реляционные значения фонем, в отличие от лексических значений в
традиционном смысле не имеют коррелятов (референтов) в объективной
действительности. Они целиком и полностью обусловлены внутренними
отношениями компонентов языковой системы» [7, 19—20].
Необходимость познания человеком действительности и последующего ее
выражения средствами языка ведет к известной конструктивизации
действительности. «Окружающая нас материальная действительность постоянно
изменяется, развивается по законам диалектики, все в ней взаимосвязано друг
с другом, она «текуча», в ней отсутствуют строгие разграничительные линии.
Поэтому процесс познания действительности связан с выделением каких-то
отдельных предметов, с их наименованием, с их отождествлением между собой, с
превращением непрерывного в дискретное, текучего в жесткое» [17, 76].
Вынужденное дробление действительности в речи приводит к созданию большого
количества искусственно объективированных и как бы изолированно существующих
атрибутов различных предметов и явлений, которые в действительности
раздельно не существуют. В речи появляются различные элементы, обслуживающие
только технику речи и т. п.
Формы выражения мышления в языке относительно независимы. Не все изменения в
языке могут быть рассматриваемы как прямое отражение изменений в мышлении.
Однако наличие этих двух преломляющих сфер никогда не приводит человека к
конфликту с действительностью. Жизненная практика всегда коррегирует возможные
отклонения отражения и в конечном счете обеспечивает человеку правильное
понимание истинной сущности предметов и явлений материального мира.<84>
ЯЗЫК И РЕЧЬ
Человеческий язык не представляет собой абсолютно однородного целого. В
действительности — это совокупность различных языковых вариаций,
возникновение которых вызывается действием самых различных факторов.
Существуют различные территориальные, социальные и функциональные варианты
языка. Однако одной из наиболее сложных проблем членения человеческого языка
является проблема противопоставления языка и речи. Любопытно отметить, что
попытки выделить в языке какую-то общую схему, установить некий общий набор
каких-либо правил, управляющих многочисленными проявлениями узуса, возникли
задолго до постановки проблемы языка и речи в теоретическом плане. Наглядным
примером могут служить многочисленные описательные грамматики различных
языков.
Стремление В. фон Гумбольдта представить язык одновременно как љrgon и
™nљrgeia также можно рассматривать как своеобразное проявление исканий этого
рода.
Сознательная теоретическая постановка проблемы языка и речи в истории
языкознания обычно связывается с Ф. де Соссюром, который писал по этому
поводу следующее: «с какой бы стороны не подходить к вопросу, нигде перед
нами не обнаруживается целостный объект лингвистики. Всюду мы натыкаемся на
одну и ту же дилемму: либо мы сосредоточиваемся на одной лишь стороне каждой
проблемы, рискуя тем самым не уловить указанных выше присущих ему
двойственностей; либо, если изучать явления речи одновременно с нескольких
сторон, объект лингвистики выступает перед нами как беспорядочное
нагромождение разнородных, ничем между собой не связанных явлений». По мнению
Соссюра, есть только один выход из всех этих затруднений: надо с самого
начала встать на почву языка [59, 34]. На основании различных определений,
которыми Соссюр наделяет язык, можно составить общее представление об этом
понятии.
Соссюр считает язык нормой для всех проявлений человеческой деятельности.
Понятие языка (langue) не совпадает с понятием речевой деятельности вообще
(langage); язык — только определенная часть,— правда, важнейшая,— речевой
деятельности. Он — с одной стороны, социальный продукт речевой способности, с
другой стороны,— совокупность необходимых условий, усвоенных общественным
коллективом для осуществления этой способности у отдельных лиц [59, 34]. У всех
индивидов, связывающихся между собой в процессе общения, неизбежно
устанавливается некая средняя линия. Все они воспроизводят — конечно, не вполне
одинаково, но приблизительно,— те же самые знаки, связывая их с теми же самыми
понятиями. Язык — это клад, практикою речи откладываемый во всех, кто
принадлежит к одному коллективу.<85>
Это — грамматическая система, потенциально существующая в каждом мозгу или
лучше сказать мозгах целой совокупности индивидов, ибо язык не существует
полностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в массе [59,
38]. Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от
индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного.
Язык не есть функция говорящего субъекта, он — продукт, пассивно
регистрируемый индивидом [59, 38]. Язык есть социальный элемент речевой
деятельности вообще, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не
может ни создавать язык, ни его изменять [59, 39]. Язык — система знаков,
выражающих идеи [59, 40].
Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором следует
различать: 1) комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется
языковым кодом с целью выражения своей личной мысли; 2) психофизический
механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации [59, 38]. Речь —
сумма всего, что говорят люди, и включает: а) индивидуальные комбинации,
зависящие от воли говорящих, б) акты говорения, равным образом производимые,
необходимые для выполнения этих комбинаций. Следовательно, в речи ничего нет
коллективного: проявления ее — индивидуальны и мгновенны: здесь нет ничего,
кроме суммы частных случаев [59, 42—43].
Дальнейшее развитие учения Соссюра о языке и речи в основном шло по двум
линиям. Одни исследователи пытались эти понятия уточнить, не опровергая в
принципе самого тезиса. Так, например, Л. Ельмслев считает возможным
рассматривать язык (langue) в трех аспектах: а) как чистую форму, определяемую
независимо от ее социального осуществления и материальной манифестации
(схема), б) как материальную форму, определяемую в данной социальной
реальности, но независимо от детальной манифестации (норма), в) как
совокупность навыков, принятых в данном социальном коллективе и определяемых
фактами наблюдаемых манифестаций (узус). Из всех толкований термина «язык»
больше всего приближается к обычному употреблению слова в первом значении —
язык как схема [23, 59—61]. По мнению В. Порцига, язык представляет
совокупность образов памяти [74, 106], усвоенных привычек, накопленных в
сознании говорящего. А. Гардинер считает возможным применять наименование
«язык» ко всему тому, что является традиционным и органическим в словах и
сочетаниях слов, а «речь» — ко всему тому в них, что обусловливается
конкретными условиями, к значению или намерению говорящего [14, 15]. В отличие
от Соссюра, Гардинер считает, что язык используется в речи, но речь в его
понимании — это остаток, получаемый в результате исключения языка из речи [14,
16]. Очень близким к истолкованию языка и речи, данному А. Гардинером, является
объяснение этих понятий в книге А. И. Смирницкого «Объективность существования
языка» [57]. Язык дейст<86>вительно и полностью существует в речи, и
реальное звучание речи, ее звуковая материя принадлежат языку [57, 29].
Язык как ингредиент речи пронизывает всю речь и все ее стороны [57, 14]. Всё
то в звучании речи, что является случайным, побочным или дополнительным с
точки зрения языка как важнейшего средства общения людей, принадлежит так
называемому остатку, а не языку [57, 14]. А. И. Смирницкий обвиняет Соссюра в
том, что последний, различив язык и речь, всю материальную, реально звуковую,
объективно данную сторону отнес к речи и сделал язык чисто психичным, но
вместе с тем признал общественную природу языка [57, 9]. Соссюр, по мнению
Смирницкого, лишает язык его материальности. То, что Соссюр называет langue,
есть в действительности знание языка, а не сам язык как таковой. Значение
слов также принадлежит языку [57, 23].
На недопустимость резкого различия между языком и речью указывает Э. Косериу.
Язык представлен в речи и обнаруживается в отдельных речевых актах. Язык и
речь — это только различные точки зрения, различные степени формализации
одной и той же объективной реальности. Он считает односторонним и неверным
утверждение Соссюра, что в речи нет ничего коллективного [69, 23]. Язык
представляется Соссюру только как игра противопоставлений. Он рассматривается
им с разных точек зрения, не составляющих единого плана [69, 24]. Косериу
пытается ввести деление языка, основанное на трихотомии «система — норма —
речь». Норма отличается от функциональной системы тем, что она предполагает
существование в языке явлений несистемного характера, т. е. не составляющих
оппозиций, но тем не менее необходимых [69, 39].
Т. П. Ломтев утверждает, что язык представляет собой область конструктивных
лингвистических объектов, а речь — область естественных лингвистических
объектов [66, 49]. Ю. М. Скребнев пытался определить язык как
объективированное, обобщенное нормативное представление, обобщенное
мыслительное построение, выводимое из речевых проявлений, но не сводимое к ним
[66, 65]. По определению Б. А. Успенского, противопоставление «система —
текст» по существу тождественно противопоставлению «язык — речь» (langue —
parole). Под языком (langue) понимается некоторая внутренняя система, лежащая в
основе каждого речевого акта, т. е. в основе каждого текста, явления parole. В
терминах логики можно сказать, что langue есть метасистема по отношению к
parole, т. е. некая система, через которую описывается parole, на фоне которой
явления parole сами становятся системными [61, 35]. Таким образом, Б. А.
Успенский, в отличие от Соссюра, признает системность речи. Традиционное
противопоставление между языком и речью, по утверждению А. Мартине, можно
выразить в терминах кода и сообщения. Код является организацией, позволяющей
редактировать эле<87>мент высказывания для того, чтобы определить с
помощью кода смысл сообщения [72, 30]. Так называемая порождающая грамматика
тоже использует противопоставление языка и речи. Н. Хомский предполагает, что
человек в процессе усвоения языка овладевает системой правил, которые
составляют грамматику данного языка. Грамматика представляет собой устройство,
которое описывает бесконечный набор правильно образованных предложений и дает
каждому из них одно или несколько структурных описаний. Такое устройство и
есть порождающая грамматика [68, 509].
Вместе с тем в современной лингвистике существует и другая точка зрения,
сторонники которой не придают какого-либо существенного значения
рассматриваемой дихотомии или пытаются совершенно по-иному истолковать то
рациональное зерно, которое содержится в этом делении. Так, В. Д. Аракин
полагает, что языки речь связаны друг с другом неразрывно [66, 9]. По мнению В.
В. Белого, язык и речь не могут разграничиваться и соотносятся лишь как
социальное и индивидуальное [66, 15]. Всё в речи является генетически языковым,
ибо в речи может быть лишь то, что раньше наличествовало в сознании [66, 16].
Представление о речи как явлении индивидуальном, в противоположность языку как
явлению социальному, лишено внутренней логики и противоречит фактическому
положению дела. Общего языка в данном случае как такового не существует [66,
22—23]. Признавать реальное существование системы языка как некоторой
абстрактной схемы, или суммы правил и т. п.,— значит признавать, по мнению Г.
В. Колшанского, бытие отдельной сущности языка [30, 18]. Представление речи как
индивидуального акта в противоположность некоторому социальному акту,
свойственному всему народу (обществу, говорящему на том или ином языке) может
быть объяснено только при одном условии — если будет доказано, что индивид
существует вне общества, а общество не предполагает наличия индивидов. Так как
этот тезис не может быть доказан в рамках истинной диалектики, то с
необходимостью следует признать, что отдельное существование языка и общества —
языка индивида (речи) невозможно, а потому алогично и утверждение о двух —
языковой и речевой — формах коммуникации. Отрыв индивидуального и социального в
данном случае так же неправомерен, как неправомерен разрыв отдельного и общего,
свойственных каждой вещи и каждому явлению [30, 18—19]. Признание речи как
неупорядоченного явления ставит под вопрос функционирование ее в качестве
средства общения. Диалектика познания подсказывает, что единичное и общее
присуще самим реальным объектам, и они находятся в неразрывном единстве [30,
21]. Язык представлен в конкретных актах говорения всех индивидуумов народа,
таких конкретных актах, которые одновременно в своей реальности существуют и
как общее, свя<88>зывающее все эти единичные акты в одно явление,
называемое языком человека [30, 22]. Все доказательства различения языка и речи
вращались по существу вокруг объяснения индивидуальной речи как единичного
явления и одновременно как общего момента, свойственного всякой речи; но в этом
раккурсе наиболее целесообразно подходить к проблеме дифференциации языка и
речи с позиций категорий диалектики, категорий единичного и общего. Извлечение
общих свойств есть задача научного исследования, но задачей научного
исследования является и адекватное представление объекта в его диалектических
противоречиях [30, 22-23].
Американские дескриптивисты вообще не признают необходимости проводить
какое-либо различие между языком и речью.
Нельзя не признать, однако, что основой для разграничения языка и речи
послужило объективно существующее в языке общее и конкретные случаи
использования этого общего в речевых актах. Несмотря на то, что дихотомия
«язык — речь» рассматривается многими лингвистами как одно из крупнейших
достижений современного языкознания, в этом вопросе еще очень много неясного
и недоработанного. Прежде всего следует указать на явные противоречия,
существующие в самой теории проблемы и связанные со взглядами Соссюра. С
одной стороны, язык, по определению Соссюра, являлся частью речевой
деятельности, с другой стороны, подчеркивается, что сама речь представляет
собой только индивидуальное — в ней якобы нет ничего коллективного.
Совершенно ясно между тем, что если язык ингредиент речи, то в самой речи
должен содержаться также элемент социального, общественно релевантного.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100
|
