Диссертация: Внутренний человек в русской языковой картине мира

inclusive – содержащий, включающий), состояние представлено как переживаемое:

говорящий отождествляется с мыслящим, чувствующим субъектом (или его

метонимическим представителем) – они имеют одного референта, ср.: Я

радуюсь; (Мое) сердце радуется; Мне радостно и т. д. В высказываниях с

обобщенно-личным значением описываемое внутреннее состояние представлено не

просто как инклюзивное, но и как узуальное, типичное, закономерное,

повторяющееся. Оно приписывается различным лицам, включая самого говорящего,

адресата и любого другого человека. Внутренний человек в таких сообщениях

обычно обозначен именем (именной группой), называющим не индивидуализированного

представителя множества субъектов (человек, молодые, влюбленные и т.п.)

или указывающим на них (кванторами типа все, всякий, каждый из нас, один

из нас), ср: Там бережно хранятся исследуемые рукописи и даже личные

забиться всякое русское сердце (А. Битов. Пушкинский дом);

Но вот формируется образ [идеального партнера. – Е.К.] и начинается

в этот период испытывают чувство Икара, впервые поднявшегося в воздух

(из газ.); Не всякому болезнь чужая в сердце входит,

не всякого в жалость вводит (посл.).

В неопределенно-личных конструкциях решающим является наличие лексических

элементов, указывающих на говорящего и позволяющих отнести его к числу

субъектов состояния, ср.: Вам рады. – В моем доме (в нашей

семье) Вам рады. (Вероятнее всего, что именно во втором случае говорящий

разделяет радость третьих лиц.)

В высказываниях, маркированных по признаку эксклюзивности (от англ.

exclusive – исключительный, составляющий исключительную принадлежность),

состояние представлено как наблюдаемое со стороны и интерпретируется так, как

это сделал бы субъект состояния, заглянув внутрь другого человека и обнаружив

недоступное для других – то, что происходит в душе, сердце, уме (Он

радуется; Его сердце радуется; У него радость). Субъект речи в данном

случае не совпадает с денотативным субъектом, но выступает как всевидящий и

всезнающий наблюдатель.

В тех случаях, когда перед автором сообщения поставлена задача описать человека

«изнутри», построив высказывание таким образом, чтобы реципиент мог взглянуть

на внутреннего человека глазами другого человека (не отождествляя при этом себя

с наблюдетелем), используют прием, получивший название отстранения (Б.А.

Успенский). Он обнаруживает себя, в частности, в тех высказываниях, где

используются модальные слова типа казалось, как будто, видимо и т. п.,

функция которых – «оправдывать применение глаголов внутреннего состояния [как,

впрочем, и всех других языковых единиц, участвующих в изображении психической

сферы. – Е.К.] по отношению к лицу, которое, вообще говоря, описывается с

какой-то посторонней («отстраненной») точки зрения [Успенский 1995: 113-114]. В

семантическую структуру высказываний о «внутреннем» человеке, помимо указанных

модальных слов и частиц, могут входить и другие «операторы отстраненности» -

компоненты, формирующие рамку наблюдения, так называемую модальную рамку

«второго порядка» [Вольф 1989: 69-71]. Это номинации наблюдателя, предикаты

восприятия (видеть, слышать, замечать и др.), а также лексемы со

значением внешней выраженности внутренних состояний (светиться, выражать,

изображаться и др.) в сочетании в номинациями «деталей» внешнего облика

человека (лицо, глаза, улыбка и др.). Например: Она огорчена

от радости, В ее голосе слышалась радость (в высказываниях справа от

тире использованы средства, подчеркивающие наблюдаемость эмоциональных

состояний денотативных субъектов, в высказываниях слева компоненты «рамки

наблюдения» имплицированы).

Как и в сфере сигнификативного отражения «внешних» (физических, физиологических,

социальных и др.) проявлений человека, исходная психологическая ситуация

допускает один их двух основных способов интерпретации, которые могут быть

условно названы агентивным (от лат.agens, agentis – действующий) и

экспериенциальным (от англ. experience - испытывать) [Вежбицкая,1996: 40-44;

Одинцова 1991; Арутюнова 1999: 386; Стексова 2002: 10-14; Пименова 1999: 81].

Они противопоставлены друг другу по признакам активности - пассивности

денотативного субъекта, присутствия – отсутствия волевого, сознательного начала

в осуществлении происходящего с ним события (будь то процесс, состояние,

действие, положение дел – все то, что происходит с субъектом).

В одних случаях то или иное эмоциональное, ментальное событие репрезентируется

как осознанное, контролируемое человеком, берущего на себя ответственность за

осуществление этого события. В результате такого взгляда на исходную ситуацию

денотативный субъект репрезентируется как агенс – активный субъект,

владеющий собственным поведением, своими стремлениями, желаниями, чувствами,

эмоциями, берущий на себя ответственность за них.

В других случаях событие во внутренней сфере личности представляются как

осуществляющиеся без участия / помимо воли и желания человека, возникающие

спонтанно, непроизвольно, а денотативный субъект при этом осмысляется как

«инертная вещь» [Одинцова 1991: 65], «пассивный экспериенцер» [Вежбицкая

1996: 44; Пименова 1999: 81]. В зависимости от выбранного средства языковой

семантической интерпретация данного субкатегориального смысла человек

предстает в речи «то как орудие или объект действия неведомых сил. то как

локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают

свойства или состояния» [Арутюнова 1999б: 8], «вместилище разнообразных

предметов, субстанций, материальных (физических) и идеальных (духовных)»

[Одинцова 1991: 65].

Агентивный способ интерпретации психологического субъекта в русском языке

опирается прежде всего на глагольную структурно-семантическую модель с типовым

акциональным значением, которое представляет собой обобщенный смысловой

результат предикативного сопряжения субъектного и предикатного компонентов

[Золотова 1998: 104] и в самом общем виде, схематично, может быть представлено

как Х делает (совершает) что. Денотативный субъект (в нашем

случае субъект психического состояния, носитель некоторых внутренних качеств)

получает форму именительного падежа, имеющую языковое синтаксическое значение

независимой субстанции – носителя предикативного признака, и занимает в

структуре пропозиции позицию активного субъекта (агенса). Позиция предиката

отводится глаголам ментального воздействия, значение большинства из которых

включает интенцию (накладывающую ограничения на сочетаемость с наречиями

невольности, ср.: * нечаянно замыслил, * невольно решил, *

бессознательно придумал, - которые снимаются только благодаря частице

«почти», снижающей категоричность утверждения о невольности осуществления

события [Стексова 2002: 93]), а также глаголам желаний и эмоций. Последние, как

известно, называют психические реакции, переживания, а также потребности

человека, возникающие у человека непроизвольно, без участия его воли – в

результате воздействия на него внешних и внутренних раздражителей. Занимая

позицию предиката в пропозитивной структуре данного типа, они заметно влияют на

семантику высказывания в целом, как бы заведомо программируя

экспериенциальный взгляд на ситуацию в целом, определяя инактивность субъекта.

В свое время А. Вежбицкая обратила внимание на скрытый образный семантический

потенциал подобных глаголов, позволяющий человеку репрезентировать свои чувства

и желания как в некоторой степени активные, вполне осознанные, что и

обеспечивает им позицию предиката в активных конструкциях. Проанализировав их

сочетаемость и деривационные способности, она, в частности, обратила внимание

на способность глаголов эмоций управлять словоформами с объектным значением (

возненавидеть кого, пожелать чего, скучать по кому, любить кого и т.п.), с

одной стороны отличающую их от однокоренных наречий и прилагательных,

употребляющихся в сообщениях о пассивных, невольных эмоциональных состояниях, а

с другой – сближающую их с глаголами активного физического действия, которые,

как правило, имеют при себе зависимую грамматическую форму имени, называющую

обязательного участника ситуации – актанта «объект». Из рассуждений

исследовательницы об «активности» эмоциональных предикатов становится ясным

следующее. Реализация данного образного семантического потенциала возможна

только в определенных контекстуальных условиях (и в ряде случаев приводит к

серьезным семантическим трансформациям глагола): они семантически сближаются с

глаголами активного действия, встав в один с ними однородный ряд; вводят прямую

речь (см. примеры А. Вежбицкой: «Маша – здесь?» – удивился Иван; «Иван

– здесь!» – обрадовалась Маша), что объясняется прежде всего

категориальным сдвигом в семантике – переходом их в разряд речевых;

подвергаются модификации расщепления [Цейтлин 1976: 169-170], ср. устойчивые

аналитические описательные обороты, внутреннюю форму которых образуют

сочетания значений глагола активного физического действия / деятельности /

движения и имени соответствующего психического феномена (это, как правило,

опредмеченная форма исходного глагольного предиката), ср.: радоваться –

надеждой и т.п.

Лексико-грамматическая база инактивной (экспериенциальной) репрезентации

внутреннего человека. Репрезентация событий ментальной и эмоциональной жизни

как непроизвольных, неконтролируемых состояний, как событий само собой

случающихся в умах, сердцах людей, осуществляется с помощью ряда

синтаксических конструкций, объединенных общим категориальным значением

проявления независимого от воли субъекта предикативного признака (это значение

может быть представлено схемой С Х происходит что

). Главными формальными приметами семантики непроизвольности, неконтролируемости

в них являются следующие:

¨ Грамматически зависимая форма имени, называющая лицо – субъекта

состояния, актуализирующая независимость предикативного признака от воли

человека и снижающая характерную для номинатива активность субъекта, его

ответственность за происходящее в душе, сердце, уме человека. Таковы

беспредложные формы дательного (реже родительного) падежа в безличных

конструкциях, получивших название дативных и дативноподобных, а также

предложно-падежные формы со значением квазилокализатора в бытийных

предложениях, построенных по субстантивной модели. Все эти формы указывают на

инактивный характер субъекта и представляют его как характеризуемого

протагониста (Мне радостно; У меня хорошее настроение), воображаемого

вместилища внутренних состояний, мыслей, желаний (В душе моей покоя нет; У

меня тоска; В сердце у меня радость).

¨ Постфикс –СЯ, который «устраняет активность субъекта и придает глаголу

значение невольности осуществления» [Стексова 2002: 106]. С его помощью

образуются безличные формы глаголов состояния (хотеть – хочется, любить –

любится, верить – верится и т. д.), которые используются в так называемых

рефлексивных конструкциях (обозначение А. Вежбицкой), репрезентирующих

непреднамеренные ментальные акты, эмоциональные реакции и желания (Ему

внезапно захотелось уйти; Ей отчего-то взгрустнулось; Ей вспомнилось то утро

), непостижимую, обусловленную какими-то внешними, независимыми от субъекта

обстоятельствами способность / неспособность испытывать определенное

ментальное, эмоциональное состояние (В таких условиях и думается лучше;

Сегодня не мечтается; В голове никак не укладывается, как все случилось).

¨ Безглагольность, характерная для так называемых

пассивно-процессуальных семантических конструкций, построенных по адъективным,

субстантивным и наречным моделям, в которых предикативный признак грамматически

представлен в отвлечении от конкретной длительности психологического акта, «так

что само противопоставление действия, события и состояния... размывается», что

ведет к ослаблению оттенка активности в субъектном компоненте и –

соответственно – к «дезагентивации» сообщения в целом [Золотова, 1998]. Ср.:

У него радость, Ему радостно, Он в радости.

Особый способ изображения внутренних состояний человека как независимых от его

воли и им не контролируемых – использование семантико-синтаксической модели с

квазиагенсом (метафорической модели - в обозначении С.Н. Цейтлин). Она

представляет собой, в сущности, структурно-семантическую модификацию исходной

номинативно-глагольной модели: роль агенса – субъекта активного действия,

названного предикатом, отводится не реальному субъекту (человеку), а

отчужденной «части» его внутреннего мира (чувству, эмоции, результатам

ментальных операций и др.). Эти психические феномены семантически

репрезентируются как не поддающиеся контролю разума, воли человека: они «как бы

отделяются от него и начинают свое независимое существование. Происходит

олицетворение, одушевление подобных имен, которые, сочетаясь с предикатами

активного действия, становятся активными субъектами, определяющими поведение

человека» [Стексова 2002: 124], а последний, утрачивая активность, осмысляется

как объект воздействия (пациенс), нередко эксплицируясь в речи в

соответствующей грамматически зависимой форме. Например: Горло сдавила

жалость и нежность к жене (В. Белов. Кануны);

Отчаянье душило его (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Тщеславие

должно руководить нами, актерами.Такова наша профессия (из телеинтервью с

А. Калягиным). Отбор предикатов для сообщения, построенных по данной модели,

диктуется рядом определенных конвенциональных образов: образов живых существ, в

том числе человека, животного, растения, порождающих сочетания партитивов с

глаголами зарождаться, расти, спать, жалить, грызть, обманывать, судить

и т.п., образов неодушевленных субстанций, стихийных сил, определяющих

внутреннюю форму сочетаний с глаголами типа сметать, опустошать,

разбушеваться [Арутюнова 1999; Емельянова 1993; Пименова 1999; Бабенко

1988].

Исходя из вышесказанного следует, что практически любой компонент внутреннего

мира человека, получивший в речи грамматическую форму существительного,

подобно реальному психическому субъекту (целостному человеку), может

наделяться признаками самостоятельно действующего существа, независимой

субстанции, получая при этом в пропозициональной структуре высказывания

позицию агенса. В зависимости от того, какой ипостаси внутреннего человека

(целостной или частичной) отводится агентивная роль, определяется общий

взгляд на изображаемую ситуацию - как на контролируемый, осознаваемый

человеком психический акт (агенс – целостный человек) или как на независимое

от его воли, желания, как бы само собой происходящее в его внутреннем мире

событие. И в том, и в другом случае категория агенс опирается на выработанную

в языке систему средств и их комбинаций, способных в своих значениях выражать

варианты предельно общего понятия об активном субъекте, самостоятельно

действующей субстанции. Определим лексико-грамматическую базу агентивных

образов внутреннего человека - целостного и частичного, представим основные

семантические модели, компонентами которых они являются, и охарактеризуем их

образно-ассоциативный потенциал.

Лексико-грамматическая база агентивной репрезентации внутреннего человека.

Агентивная репрезентация внутреннего человека возможна при любом из

вышеуказанных лексико-грамматических способов репрезентации: в роли активного

субъекта, самостоятельно действующей субстанции может выступать как

целостный, так и частичный внутренний человек. И в том и в другом случае он

представлен одной из тех грамматических форм, которые используются при

изображении человека как субъекта активного «внешнего» действия, состояния:

¨ форма им. падежа существительного со значением независимой субстанции,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24