Свобода и счастье человека

рабочих или представителей социальной верхушки. Этнографические

исследования познакомили нас с целыми народами, для которых характерен

особенно высокий уровень разрушительности; между тем другие народа

проявляют столь же заметное отсутствие разрушительных тенденций - как по

отношению к другим людям, так и по отношению к себе.

По-видимому, любая попытка понять корни разрушительности должна начинаться

с наблюдения, именно этих различий. Затем необходимо установить, нет ли

других различающих факторов и не могут ли эти факторы быть причиной

упомянутых различий в уровне разрушительности.

Эта проблема настолько сложна, что потребовала бы специального

исследования; его мы здесь провести не можем. Однако я хотел бы

предположительно указать, в каком направлении следует искать ответ. Кажется

правдоподобным, что уровень разрушительности в индивиде пропорционален той

степени, до какой ограничена его экспансивность. Мы имеем в виду не

отдельные фрустрации того или иного инстинктивного влечения, а общую

скованность, препятствующую спонтанному развитию человека и проявлению всех

его чувственных, эмоциональных и интеллектуальных возможностей. У жизни

своя собственная динамика:

человек должен расти, должен проявить себя, должен прожить свою жизнь. По-

видимому, если эта тенденция подавляется, энергия, направленная к жизни,

подвергается распаду и превращается в энергию, направленную к разрушению.

Иными словами, стремление к жизни и тяга к разрушению не являются взаимно

независимыми факторами, а связаны обратной зависимостью. Чем больше

проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее

разрушительные тенденции; чем больше стремление к жизни подавляется, тем

сильнее тяга к разрушению. Разрушительность - это результат непрожитой

жизни. Индивидуальные или социальные условия, подавляющие жизнь, вызывают

страсть к разрушению, наполняющую своего рода резервуар, откуда вытекают

всевозможные разрушительные тенденции - по отношению к другим и к себе.

Само собой понятно, насколько важно не только осознать роль

разрушительности и враждебности в динамике социального процесса, но и

понять, какие именно факторы способствуют их усилению. Мы уже говорили о

враждебности, которой был охвачен средний класс в период Реформации и

которая нашла свое выражение в некоторых религиозных доктринах

протестантства. Особенно это заметно в аскетическом духе протестантства, в

кальвинистском образе безжалостного бога, для собственного удовольствия

осудившего часть людей на вечные муки без всякой их вины. В то время - как

. и позднее - средний класс выражал свою враждебность главным образом под

маской морального негодования, которое рационализировало жгучую зависть к

тем, у кого была возможность наслаждаться жизнью . В наше время

разрушительные тенденции низов среднего класса стали важным фактором в

развитии нацизма, который апеллировал к этим тенденциям и использовал их в

борьбе со своими противниками. Источники разрушительности в этом социальном

слое легко определить: это все та же изоляция индивида, все то же :

подавление индивидуальной экспансивности, о которых мы уже говорили и

которые в низах среднего класса гораздо ощутимее, чем в выше- или

нижестоящих классах общества.

3. Автоматизирующий конформизм

С помощью рассмотренных нами механизмов "бегства" индивид преодолевает

чувство своей ничтожности по сравнению с подавляюще мощным внешним миром,

или за счет отказа от собственной целостности, или за счет разрушения

других, для того чтобы мир перестал ему угрожать.

Другие механизмы "бегства" состоят в полном отрешении от мира, при котором

мир утрачивает свои угрожающие черты (эту картину мы видим в некоторых

психозах), либо в психологическом самовозвеличении до такой степени, что

мир, окружающий человека, становится мал в сравнении с ним. Эти механизмы

"бегства" важны для индивидуальной психологии, но не представляют большого

интереса в смысле общественной значимости. Поэтому я не стану их здесь

обсуждать, а обращусь к еще одному механизму, чрезвычайно важному в

социальном плане.

Именно этот механизм является спасительным решением для большинства

нормальных индивидов в современном обществе. Коротко говоря, индивид

перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему

общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и

таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным "я"

и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и

бессилием. Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых

животных: они настолько похожи на свое окружение, что практически

неотличимы от него . Отказавшись от собственного "я" и превратившись в

робота, подобного миллионам других таких же роботов, человек уже не ощущает

одиночества и тревоги. Однако за это приходится платить утратой своей

личности.

Итак, мы полагаем, что "нормальный" способ преодоления одиночества в нашем

обществе состоит в превращении в автомат. Но такая точка зрения

противоречит одному из самых распространенных представлений о человеке

нашей культуры; принято думать, что большинство из нас - личности,

способные думать, чувствовать и действовать свободно, по своей собственной

воле. Каждый человек искренне убежден, что он - это "он", что его мысли,

чувства и желания на самом деле принадлежат "ему". Но хотя среди нас

встречаются и подлинные личности, в большинстве случаев такое убеждение

является иллюзией, и притом иллюзией опасной, ибо она препятствует

ликвидации причин, обусловивших такое положение.

Здесь мы сталкиваемся с одной из самых главных проблем психологии, которую

проще всего разъяснить с помощью ряда вопросов. Что такое "я"? Какова

природа действий, которые лишь кажутся собственными? Что такое

спонтанность? Что такое самобытный психический акт? И наконец, какое

отношение все это имеет к свободе? В этом разделе мы покажем, как чувства и

мысли могут внушаться со стороны, но субъективно восприниматься как

собственные, а также как собственные чувства и мысли могут быть подавлены и

тем самым изъяты из личности человека. Обсуждение поднятых здесь вопросов

мы продолжим в главе "Свобода и демократия".

Начнем наше рассуждение с анализа того смысла, который вкладывается в

утверждения: "я чувствую", "я думаю", "я хочу". Когда мы говорим "я думаю",

это кажется вполне однозначным утверждение . Единственный возникающий при

этом вопрос состоит в том, верно я думаю или ошибаюсь; но я думаю или не я

- такой вопрос вообще не приходит в голову. Между тем этот вопрос далеко не

так странен, как кажется" и это можно доказать экспериментом. Сходим на

сеанс гипноза. Вот субъект А', гипнотизер Б погружает его в гипнотический

сон и внушает ему, что, проснувшись, он захочет прочесть рукопись, не

найдет ее, решит, что другой человек, В, эту рукопись украл, и очень

рассердится на этого В. В завершение ему говорится, что он должен забыть об

этом внушении. Добавим, что наш А никогда не испытывал ни малейшей

антипатии к В, и напомним, что никакой рукописи у него не было.

Что же происходит? А просыпается и после непродолжительной беседы на какую-

нибудь тему вдруг заявляет: "Да, кстати! Я написал недавно что-то в этом

роде. У меня рукопись с собой, давайте я вам прочту". Он начинает искать

свою рукопись, не находит ее, поворачивается к В и спрашивает, не взял ли

тот его рукопись. В отвечает, что не брал, что никакой рукописи вообще не

видел. Внезапно А взрывается яростью и прямо обвиняет В в краже рукописи.

Затем он приводит доводы, из которых следует, что В - вор. Он от кого-то

слышал, что его рукопись крайне нужна В, В воспользовался моментом... и

т.д. и т.д. Мы слышим не только обвинения в адрес В, но и целый ряд

рационализации, которые должны придать этим обвинениям правдоподобный вид.

Естественно, что все они ложны и прежде никогда не пришли бы ему в голову.

Предположим, что в этот момент в зал входит новый человек. У него не

возникнет и тени сомнения, говорит ли А именно то, что думает и чувствует;

единственный вопрос, какой он может задать, справедливы ли обвинения А в

адрес В, то есть соответствует ли содержание мыслей А реальным фактам. Но

мы, видевшие все с самого начала, не станем спрашивать, насколько

справедливы эти обвинения. Мы знаем, что здесь никакого вопроса нет; мы

уверены: все, что сейчас думает и чувствует А, - это не его мысли и

чувства, а чужеродные элементы, заложенные в его голову другим человеком.

Рассуждения вновь вошедшего будут примерно таковы: "Вот А, по которому ясно

видно, что он на самом деле все это думает. Относительно его чувств тоже

нет лучшего свидетельства, чем его собственные слова. Вот другие люди,

утверждающие, что его мысли ему навязаны. По правде сказать, трудно

разобраться, кто здесь прав. Наверно, все-таки они: их много, так что

вероятность одной и той же ошибки слишком мала". Мы с вами видели весь

эксперимент с начала, и у нас никаких сомнений нет; если вновь вошедший

человек был на гипнотических сеансах, то сомнений не будет и у него. В этом

случае он будет заведомо знать, что подобные эксперименты можно повторять

сколько угодно раз, с разными людьми и разным содержанием внушений.

Гипнотизер может внушить, что сырая картофелина - это превосходный ананас,

и субъект будет есть ее, ощущая вкус ананаса; или - что он слепой, и он на

самом деле перестанет видеть; или - что субъект считает Землю плоской, и

тот будет с пеной у рта доказывать, что Земля плоская.

Что доказывает гипнотический эксперимент, а особенно послегипнотическое

поведение? Он доказывает, что у нас могут быть мысли, чувства, желания и

даже ощущения, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные,

хотя на самом деле это не так. Мы действительно испытываем эти чувства,

ощущения и т.д., но они навязаны нам со стороны, по существу, нам чужды и

могут не иметь ничего общего с тем, что мы думаем и чувствуем на самом

деле.

Описанный нами гипнотический эксперимент показывает, что субъект, во-

первых, чего-то хочет (в данном случае прочесть свою рукопись); во-вторых,

нечто думает (что В ее взял); в-третьих, что-то чувствует (раздражение

против В). При этом все три психических акта - его волевой импульс, мысль и

чувство - не являются его собственными, не являются результатом его

собственной психической деятельности. Они не возникли в нем самом, они

заложены в него, но при этом ощущаются так, как если бы были собственными.

Он высказывает и целый ряд мыслей, которые не были ему внушены под

гипнозом; однако рационализации, которыми он "объясняет" свою уверенность в

том, что

В украл рукопись, являются его собственными мыслями лишь формально. Они

вроде бы объясняют его подозрение; но мы-то знаем, что подозрение появилось

раньше; что рационализирующие мысли изобретены лишь для того, чтобы

оправдать уже существующее чувство. Не подозрение вытекает из этих мыслей,

а наоборот.

Мы начали с гипнотического эксперимента, потому что в нем самым

неопровержимым образом проявляется следующее: человек может быть убежден в

спонтанности своих психических актов, в то время как они возникают под

влиянием другого лица в некоторых специальных условиях. Но это явление

отнюдь не ограничивается особой ситуацией гипноза. Содержание наших мыслей,

чувств и желаний бывает индуцировано извне, не является своим собственным

настолько часто, что эти псевдоакты, пожалуй, являются правилом, а

исключение составляют подлинно самобытные мысли и чувства.

Псевдомышление известно лучше, чем аналогичные явления в сфере желаний и

чувств. Поэтому для начала лучше разобраться в различии между истинным

мышлением и псевдомышлением. Предположим, что мы с вами на острове, где

встречаем местных рыбаков и дачников-горожан. Мы хотим узнать, какая будет

погода; спрашиваем об этом рыбака и двух дачников, про которых знаем, что

все они слышали прогноз по радио. Рыбак, имеющий большой опыт и постоянно

заинтересованный в погоде, задумается, если еще не составил себе мнения до

разговора с нами. Зная, что направление ветра, температура, влажность и

т.д. являются исходными данными для предсказания погоды, он взвесит

относительное значение различных факторов и придет к более или менее

определенному заключению. Вероятно, он вспомнит и прогноз, переданный по

радио, и приведет его в подтверждение своего мнения (или скажет, что вот то-

то и то-то не сходится); в случае расхождения он будет особенно осторожен в

оценке собственных соображений. Но во всяком случае, он скажет нам свое

мнение, результат своего размышления, а это - единственное, что важно для

нашего анализа.

Первый из спрошенных нами горожан - человек, который в погоде не

разбирается и знает об этом; ему это не нужно. Он отвечает: "Знаете, я в

этом ничего не понимаю. Все, что могу вам сказать, - прогноз был вот

такой". Другой дачник - это человек совсем другого плана. Он из тех людей,

кто чувствует себя обязанным уметь ответить на любой вопрос; он полагает,

что прекрасно разбирается в погоде, хотя на деле это далеко от истины.

Немного подумав, он сообщает нам "свое" мнение, в точности совпадающее с

прогнозом. Мы спрашиваем, почему он так думает, и он отвечает, что пришел к

такому заключению, исходя из направления ветра, температуры и т.д.

Поведение этого человека внешне не отличается от поведения рыбака, но, если

разобраться, становится очевидно, что он просто усвоил прогноз. Однако он

ощущает потребность иметь собственное мнение и поэтому забывает, что просто-

напросто повторяет чье-то авторитетное утверждение; он верит, что пришел к

определенному выводу на основании собственных размышлений, на самом же деле

он просто усвоил мнение авторитета, сам того не заметив. Ему кажется, что у

него были основания прийти к этому мнению, и он нам эти основания излагает;

но, если проверить, окажется, что он вообще не смог бы сделать из них

никакого вывода. Очень может быть, что он предскажет погоду правильно, а

рыбак ошибется, но это дела не меняет: правильное мнение такого горожанина

не является собственным, а ошибочное мнение рыбака - собственное.

То же самое можно наблюдать, изучая мнения людей по любому вопросу,

например в области политики. Спросите рядового читателя газеты, что он

думает о такой-то политической проблеме, и он вам выдаст как "собственное"

мнение более или менее точный пересказ прочитанного; но при этом - что для

нас единственно важно - он верит, будто все, сказанное им, является

результатом его собственных размышлений. Если он живет в небольшой общине,

где политические взгляды передаются от отца к сыну, он может не отдавать

себе отчета в том, до какой степени "его собственное" мнение определяется

авторитетом строгого родителя, сложившимся в детские годы. У другого

читателя мнение может быть продуктом минутного замешательства, страха

показаться неосведомленным - так что "мысль" его оказывается лишь

видимостью, а не результатом естественного сочетания опыта, знаний и

политических убеждений. То же явление обнаруживается в эстетических

суждениях. Средний посетитель музея, рассматривающий картину знаменитого

художника, скажем Рембрандта, находит ее прекрасной и впечатляющей. Если

проанализировать его суждение, то оказывается, что картина не вызвала у

него никакой внутренней реакции, но он считает ее прекрасной, зная, что от

него ожидают именно такого суждения. То же самое происходит с мнениями

людей о музыке и даже с самим актом восприятия вообще. Очень многие, глядя

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32