Сочинение: Государственная власть и идеология 
есть хорошие рабочие, но мало созидателей.
Тому, кто хочет понять, в каком состоянии находится просвещение американцев,
следует рассмотреть вопрос с двух сторон. Если он будет интересоваться
только учеными, то будет удивлен их малочисленностью; если же он станет
искать невежественных людей, то американский народ покажется ему самым
просвещенным на земле.
В США каждый гражданин овладевает зачатками человеческих знаний, кроме того,
его обучают доктрине и доводам его религии, знакомят с историей его родины и
с основными положениями конституции, по которой она живет.
Основным источником истинных знаний является опыт, и, если бы американцы мало
помалу не привыкли сами управлять своими делами, книжные знания, которыми они
обладают, не помогли бы им преуспеть.
«Не подлежит сомнению, что в Соединенных Штатах обучение народа значительно
способствует сохранению демократической республики. И я полагаю, что так будет
повсюду, где обучение, просвещающее ум, не будет оторвано от воспитания,
формирующего нравы. В то же время я не склонен преувеличивать значение этого
положительного факта, и, также как многие европейцы, я далек от мысли, что
стоит лишь научить людей писать и читать, как они сразу же станут гражданами».
1
В США все воспитание людей имеет политическую направленность. Американцы всегда
переносят привычки общественной жизни в частную жизнь. «У них в школьных играх
можно встретить представление о присяжных, об организации банкета –
парламентские реформы».2
Философское мышление американцев
«Я думаю, что во всем цивилизованном мире нет страны, где бы философии
уделяли меньше внимания, чем в Соединенных Штатах», - писал в своей работе
Токвиль.
Американцы не имеют своей собственной философской школы и очень мало
интересуются теми школами, представитель которых соперничают друг с другом в
Европе; они едва ли знают их названия и имена. Между тем вполне очевидно, что
почти все жители США имеют сходные принципы мышления и управляют своей
умственной деятельностью в соответствии с одними и теми же правилами, то
есть, не дав себе труда установить эти правила, они обладают определенным,
всеми признанным философским методом.
Токвиль подчеркивал, что отсутствие склонности к представленному порядку,
умение избегать ярма привычек и зависимости от прописных истин относительно
проблем семейной жизни, от классовых предрассудков, а до определенного
предела и от предрассудков национальных; отношения к традициям лишь как к
сведениям, а к реальным фактам не иначе, как к полезному уроку, помогающему
делать что-либо иным образом и лучше, индивидуальная способность искать в
самих себе единственный смысл всего сущего; стремление добиваться
результатов, не сковывая себя разборчивостью в средствах их достижения, и
умение видеть суть явлений, не обращая внимания на формы, - таковы основные
черты идеолого-философской мысли в США.
Американцы, видя, что им без всякой помощи удается решать все сложные
проблемы практической жизни, с легкостью приходят к умозаключениям, что все
на свете объяснимо и познаваемо. Вследствие этого они с готовностью отрицают
все то, чего не могут понять: отсюда их не доверие к необычному и почти
непреодолимое отвращение к сверхъестественному.
Предпочтение равенства свободе
Равенство подсказывает человеческому сознанию многие идеи, которые без
равенства ни когда бы не пришли людям в головы, и оно модифицирует почти все
те идеи, которые людям уже были известны прежде. В качестве примера возьмем
идею о возможности самосовершенствования человека, так как эта идея является
одной из основных, создаваемых человеческим сознанием.
Несмотря на то, что человек во многих отношениях похож на представителей
животного мира, он все же отмечен одним, лишь ему принадлежащим, свойством: в
отличии от животных он самосовершенствуется.
Едва ли есть надобность говорить, что из всех чувств порождаемых в обществе
равенством условий, самым главным и самым сильным является любовь к этому
самому равенству. Вполне возможно представить себе ту крайнюю точку, в
которой свобода и равенство пересекаются и совмещаются.
Предположим, - как говорил Токвиль, - что все граждане соучаствуют в
управлении государством и что каждый имеет совершенно равное право принимать
в этом участие. В этом случае никто не будет отличаться от себе подобных и ни
один человек не сможет обладать тиранической властью; люди будут совершенно
свободны, потому что они будут полностью равны, и они будут совершенно равны,
потому что будут совершенно свободны. Именно к этому идеалу стремятся
демократические народы.
«Любовь людей к свободе и та склонность, которую они испытывают к равенству в
реальной жизни – совершенно разные чувства, и я осмелюсь добавить, что у
демократических народов эти чувства не равны по силе и значению», -
утверждает Токвиль.
Если какой-либо народ мог самостоятельно уничтожить у себя или хотя бы
ослабить господство равенства, он достигал этого лишь в результате долгих и
мучительных усилий. Для этого ему необходимо было изменить свое социальное
устройство, отменить свои законы, трансформировать обычаи и нравы.
Политическую свободу, напротив, надо все время крепко держать в руках:
достаточно ослабить хватку, и она ускользает.
Таким образом, люди цепко держатся за равенство не только потому, что оно им
дорого, они привязаны к нему еще и потому, что верят в его неизбывность.
Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают
периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда,
когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно
разрушается в результате последних яростных междоусобных схваток и когда
барьеры, разделявшие граждан наконец-то оказываются опрокинутыми.
В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат, им
как драгоценностью, которую у них могут похитить.
Страсть американцев к материальному благополучию
В Америке страсть к материальному благополучию не всегда является
преобладающей, но она свойственна всем, хотя всякий выражает ее на свой
собственный лад. Забота об удовлетворении малейших потребностей тела и об
обретении мелочных жизненных удобств повсеместно занимает мысли американцев.
Когда сословия перемешаны, а привилегии уничтожены, когда просвещение и
свобода распространяются все шире и шире, воображение бедных воспламеняется
страстным желанием обрести благосостояние, а души богатых охватывает страх
перед возможностью его утратить, появляется множество людей, имеющих средний
достаток. Его вполне хватает на то, чтобы воспитать во владельцах вкус к
материальным наслаждениям, однако он недостаточен для их полного
удовлетворения. Этот достаток всегда дается им с трудом, и вкушают они его с
трепетом.
Оттого они постоянно стремятся получить или же сохранить свою долю столь
дорогих, столь неполных и столь мимолетных наслаждений.
«В Америке мне не встретилось ни одного человека, сколь бы ни был он беден,
который не бросал бы взгляда, полного надежды и зависти, на комфортную жизнь
богатых людей и чье воображение не было бы заранее захвачено созерцанием картин
рисующих блага, в обладании которыми судьба упорно ему отказывала».
1
Некогда запретные проблемы, связанные с тоталитаризмом, сегодня в
отечественной политической науке находятся на пике популярности. Существует
множество различных определений тоталитаризма, учитывающих все его грани и
аспекты. Но если постараться выбрать из этих дефиниций нечто общее, то можно
сказать, что тоталитаризм — это высшая мера лишения человека свободы,
создание структуры государства не для обеспечения прав и свобод человека и
гражданина, а, напротив, для его подавления, диктата человеку правил
поведения, исключающих свободу выбора и самоопределения.
Учитывая печальный опыт нашей страны, пережившей специфический для мировой
практики тоталитарный режим, а также стремление прогрессивных политических
сил создать систему, которая преградила бы дорогу к кормилу правления
тоталитарным движениям и вождям, представляется важным обратиться к наследию
западной политико-правовой мысли, которая, в отличие от отечественной, уже
более полвека оперирует категорией «тоталитаризм» и создала концепцию
тоталитаризма в различных вариациях.
Именно Вторая мировая война, кошмары, воплотившиеся в реальность, дали мощный
импульс теоретическому осмыслению и оформлению концепции тоталитаризма в
оригинальных трудах, сегодня считающихся классическими и принадлежащих,
главным образом, немецким эмигрантам: Ф. Хайеку, X. Арендт, К. Фридриху.
Мировое признание получила работа Ханны Арендт – «Происхождение
тоталитаризма» (1951), посвященная истории данного феномена и его анализу,
ставшая базовой для последующих концепций.
Ханна Арендт занимает особое место в политической традиции XX века. Она
относится к редкому теперь типу ученых-универсалов, являясь известным
теоретиком политики, правоведом, социологом, философом. Лейтмотивом ее
понимания права является идея свободы, а условием ее реализации выступает
политика. Насилие не только не принадлежит сфере политики, но является
антиполитическим феноменом. Следовательно, тоталитаризм, по Арендт, был
фактическим отрицанием политики в XX в.
Ханна Арендт первая представила тоталитаризм в качестве «патологии»
современного общества, ведущей к его самоуничтожению. Исследуя причины,
симптомы и, наконец, само «протекание болезни» в нацистской Германии и
Советском Союзе, Арендт приходит к поразительному выводу, что природа этой
«патологии» скрывается в человеческой сущности. Хотя в противоположность
последующим авторам Арендт очень четко и узко ограничивает распространение
тоталитаризма во времени и пространстве (нацизм – аутентичный тоталитаризм с
1933г., сталинизм – с 1930г.; первый перестал существовать в результате
поражения во Второй мировой войне, второй – со смертью Сталина), преступления
нацизма и сталинизма нельзя относить на счет только немецкого и русского
народов. События последней эпохи доказывают, что кровожадность, культ
насилия, почитание силы, а также жестокий расизм не являются «достоянием»
какой-либо одной нации. Их ростки заложены в самой натуре современного
человека. «Тоталитарная машина уничтожения, – говорит Арендт, – приводилась в
действие не фанатиками, не авантюристами, не садистами, не сексуальными
маньяками, а нормальными, добропорядочными, законопослушными гражданами». Без
согласия столь многих простых людей преступления тоталитаризма не были бы
столь эффективны.
Для Арендт, тоталитаризм есть перевернутый мир. Монополизация власти,
изоляция индивидов, тотально подчиненных и лишенных свободы деятельности,
амнезия, секретность, разрушение всякой способности судить, желание изменить
человеческую природу – вот характеристики крушения ценностей, осуществленного
тоталитарным универсумом, где все возможно и ничто не является правдой. Одним
из глубоких проникновении X. Арендт в природу тоталитаризма явилось ее
видение механизма осуществления политической власти, который, по ее мнению,
кардинально отличает тоталитаризм от других разновидностей недемократического
режима.
Особую роль в механизме осуществления власти играет идеология. Акцентируя на
этом внимание, Арендт доказывает, что совершаемые тоталитаризмом жестокости,
которым нет аналогов в истории человечества, доступны пониманию лишь в
терминах идеологии. Массовые убийства не являются результатом
неконтролируемой ярости (можно сравнить тщательно организованное,
запротоколированное с бюрократической точностью истребление «нечистых» рас, к
примеру, с кровавыми бойнями, устраиваемыми полчищами Чингисхана, Тамерлана и
других претендентов на мировое господство), и в то же время они не служат
утилитарным интересам тех, кто их осуществляет. Как ни странно, нацисты
ставили под угрозу свою программу военных действий, привлекая ценные ресурсы
для перевозки евреев в лагеря смерти перед самым концом войны. Такие
систематические, запланированные истребления имеют только идеологический
смысл.
Арендт никогда не проповедовала ни одну из идеологий XX в. Для нее все
идеологии являются «измами», предназначенными для удовлетворения своих
сторонников. Они могут объяснить все и каждый случай в отдельности, дедуцируя
из единственной предпосылки, поскольку идеологии претендуют на знание всех
тайн исторического процесса.
Под идеологией Арендт понимает буквально то, что означает термин «логика
идеи». Ее предметом является история, к которой прикладывается эта идея;
результатом оказываются не события, как они есть в действительности, а
развертывание процесса, находящегося в постоянном изменении. Идеологии
рассматривают ход событий, как если бы они подчинялись некоему закону,
объясняющемуся этой «идеей», будь то идея классовой или межрасовой борьбы.
В ситуации распада традиционных систем, когда еще не возникла достаточно
ясная система альтернативных ценностей, идеология с ее предельно простой
политической программой давала аморфной, индифферентной массе духовную
общность и спокойствие ее бунтующему сознанию. Например, при нацизме нации
предлагается всего лишь сплотиться под руководством одной партии,
возглавляемой одним фюрером, достичь полного единения и начать выполнять свою
миссию избранного народа в соответствии с расовой теорией, разделившей
человечество на биологически «высшую расу» и «низшие нежизнеспособные расы».
Согласно Арендт, отличие тоталитарного правления от тираний бесчисленных
исторических деспотов заключалось не просто в размахе учиненных ими убийств,
а в том, что все это понималось и осуществлялось как разумная реализация на
практике официальной доктрины, согласно которой расовая борьба была «законом
природы», классовая же борьба – «законом истории», а соображения свободы
выбора со стороны палачей или невинных, как и виновность и невиновность со
стороны жертв, совершенно не брались в расчет. Эти законы, сверх- и
надчеловеческие, если они будут сознательно воплощены в жизнь, то должны
ускорить развитие природы или истории. Ускорителем и инструментом их
реализации выступает террор как универсальное средство тоталитарных режимов.
Что поражает Арендт как новое, требующее объяснения в нацизме и сталинизме,
так это поведение жертв и палачей. Подобные автоматам, и те и другие ясно
понимали, что у них нет никакого выбора, никакой возможности действия, и,
проходя через свой ритуал, они просто повиновались силам более
могущественным, чем человеческая воля.
Тоталитарный террор – это нечто большее, чем простое насилие. Террор
выбирает свои жертвы безотносительно к индивидуальным действиям и мыслям,
желаниям и намерениям. Как таковые понятия вины и невиновности теряют сугубо
юридический смысл, превращаясь в бессмысленные категории. «Евреи и кулаки, –
говорит Арендт, – обрекались на смерть не из-за своей способности что-то
совершить или мыслить, а из-за того, кем они являются на самом деле». Слова
«преступление» и «преступник» прилагались к тому, что не было преступлением,
и адресовались тем, кто преступление не совершал.
В области идеологии все действия, даже самые чудовищные, являются просто
выводами из объективной логики идей, какими бы безумными ни казались они для
здравого смысла. Арендт блестяще показывает необъяснимую парадоксальность
этого массового убийства. Жертва знает, что не совершала никаких преступлений
против системы. Убийца не считает себя преступником, поскольку он совершает
преступление не по личным мотивам и не по своей склонности, а в силу
профессии, к тому же действует строго по закону, хотя сами законы были
преступными. Позже эти мысли Арендт разовьет в феномене «отца семейства»,
которого отлаженная машина тоталитарного государства вынуждает стать палачом,
освобождая от главного – ответственности за содеянное («Эйхман в Иерусалиме»,
1963).
Кроме «высшего смысла» тоталитарных идеологий, заключающегося в переделке
действительности и природы человека, был еще и практический смысл – идейное
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
|
