Маньеризм в моде

с высших классов, которые уже в 40-х годах начали приобщаться к французской

моде.

Остальные сословия последовали их примеру не ранее середины 60-х

годов. С этих пор опять появляются постоянные повторения законов против

роскоши и сведения, дошедшие до нас от проповедников, об иностранной одежде

и обуви. Вот что говорит один из них, магистр Вестфаль: «Если мы взглянем,

что делается на свете, то увидим, что почти у каждого народа, у каждой

нации и страны есть свой собственный костюм. Только у нас, немцев, нет

ничего своего, а одеваемся мы по-разному—по-волошски, по-французски, по-

венгерски, чуть ли не по-турецки и из-за своей глупости не можем придумать

ничего своего. Кто может перечислить все те странные покрои и моды, которые

сменились в эти последние тридцать лет?.. Кроили и перекраивали штаны на

разные манеры, и такая отвратительная из них одежда вышла, что честному

человеку становится страшно и возмутительно. Никакой вор на виселице не

болтается так отвратительно и так не растерзан, как нынешние штаны наших

железоедов и буянов». Под последними магистр подразумевал, кроме щеголей и

забияк, главным образом ландскнехтов, которым даже утвержденный на сейме

1530 г. устав разрешал одеваться по собственному усмотрению.

Около середины столетия отделка разрезами в мужском костюме рыла

доведена до абсурда, так что жалобы на его безобразный вид были вполне

обоснованы. До сих пор изменяли только форму и расположение разрезов,

слегка выпуская сквозь них подкладку. Теперь все стало наоборот: количество

разрезов уменьшилось, но их размеры увеличились, и подкладка выпускалась

сквозь них так, что висела мешком. Это делалось главным образом на рукавах

и штанах и до 1553 года имело весьма умеренные размеры. Со временем это

было настолько преувеличено, особенно на штанах, что поражало даже

современников. Необъятной ширины шаровары из какой-нибудь тонкой материи,

обычно шелковой, схватывали несколькими вертикальными суконными или

бархатными полосами, а в промежутки между ними выпускали излишек шелковой

материи, которая мешком висела вокруг ног. По сведениям современников эти

штаны были изобретены ландскнехтами между 1533 и 1555 гг. и назывались

плудерхоэе (шаровары). Местом изобретения Нюрнбергская хроника называет

лагерь курфюрста Морица Магдебургского. Однако в стихотворении,

напечатанном в 1555 г. под заглавием «Новая жалобная песнь старого

немецкого солдата на мерзкую и неслыханную одежду—шаровары», говорится, что

они были изобретены в Брауншвейге. Во всяком случае это было чисто немецкое

изобретение, притом протестантское, на что указывали проповедники. Один из

них, Андрей Мускулус, в своей проповеди по поводу этой моды говорит: «Кто

хочет видеть такие штаны, тот пусть ищет их не у католиков, а идет к

лютеранам и евангелистам. Там он насмотрится на них до тошноты и омерзения

так, что у него защемит сердце и он задрожит от ужаса, как перед у каким-

нибудь мирским чудищем».

Ландскнехты довели этот покрой до крайностей. Они носили шаровары

такой длины, что они спускались до лодыжек, хотя их края были подвязаны

выше колена, и такой ширины, что на них шло до 30 локтей материи. В

названном стихотворении не без преувеличения говорится о шести локтях

верхней материи и о 99 локтях подкладки, а также о гульфике размером с

телячью голову. Так же иногда отделывались и рукава, но их размеры были

скромнее. Разрезы на камзолах шли обычно сверху вниз и были гак часты и

велики, что камзол казался изрезанным на ленты. С этим костюмом ландскнехты

носили высокие островерхие шляпы, украшенные перьями, и узкий короткий

испанский плащик, отделанный по борту небольшими разрезами. В таком виде

костюм у военных продержался вплоть до уничтожения наемных войск: в

Германии до начала 90-х годов, а в Швейцарии — на несколько десятков лет

дольше. Почти одновременно с его появлением исчезла разнополосность, так

называемая мипарти, оставшись в официальной одежде низших городских чинов.

Только в Швейцарии одежду мипарти еще некоторое время продолжали носить

наемные военные.

Несмотря на излишества этого костюма, ожесточенно преследуемого

проповедниками, он начал распространяться в различных сословиях общества с

момента своего появления. Его носили студенты, ремесленники, бюргеры и

молодежь из дворян. Ни весьма значительные затраты, которых он требовал, ни

насмешки, ни запрещения не могли остановить его распространение. В Дании

такие шаровары разрезали на всяком, кто в них показывался на улице.

Некоторые государи думали быстрее достигнуть цели, посмеявшись над новой

модой. Например, курфюрст бранденбургский Иоахим II велел схватить

несколько таких шароварников и, посадив в клетку, три дня подряд выставлять

напоказ народу, а перед клеткой заставил играть музыкантов. Несколько

дворян были им наказаны за ношение модных шаровар тем, что по его

приказанию им разрезали пояс шаровар, отчего шаровары свалились и они,

очутившись голыми посреди улицы, стали потехой прохожих. Такие наказания

устрашали, но только время. Скоро они забывались. Наследник Иоахима II,

Георг Вильгельм, был вынужден даже в уставе основанной им в 1574 г.

монастырской школы упомянуть о запрещении учителям носить короткое

отороченное платье с городками и шаровары, а ученикам — короткие плащи,

длинные штаны с разрезами, такие же башмаки и остроконечные шляпы с

перьями.

К новому костюму отнеслось враждебно не только духовенство. Cреди

бюргеров и дворян было немало таких, которые его не одобряли. Если они и

носили шаровары, уступая влиянию современной моды, то в более простом

варианте. Вследствие этого появились шаровары гораздо меньших размеров,

которые занимали как бы среднее положение между прежними короткими штанами

с разрезами и широкими шароварами.

Некоторые щеголи и в них допускали излишества, но все они

ограничивались утолщением выпуска вокруг талии и бросающейся в глаза

отделкой гульфика бантами. Обычно эти шаровары делались не длиннее чем до

середины бедра, реже до колена, потому с ними надевали узкие панталоны и

чулки. Те и другие распространялись все больше, так что длинные панталоны в

обтяжку остались принадлежностью придворного испано-французского костюма.

Впрочем, при дворе их носили не все, а в начале 90-х годов они были

оставлены и там.

Шелковые вязаные штаны (трико) появились довольно поздно. Еще в 1569

г. маркграф Иоганн Кюстринский сделал выговор за их ношение тайному

советнику Бартольду фон Мандельсо в таких словах: «Бартольд, у меня тоже

есть шелковые чулки, но я их надеваю только по воскресеньям и в праздники»

Даже в 1583 г. они считались настолько редкими и дорогими, что в Магдебурге

было просто запрещено их носить. Тем не менее они постепенно

распространились настолько, что были запрещены только некоторым из служащих

лиц.

Уже с 1565 г. костюм высших сословий начинает напоминать испанский и

французский, т. е. становится более натянутым и чопорным. Вне этих сословий

испанский покрой принимался слабо и медленно. Тем не менее шаровары

постепенно были заменены более скромными формами коротких штанов с легкими

складками или гладкими выстеганными короткими штанами без складок.

Это несколько успокоило строгих порицателей, которые, хотя и не

полностью одобряли новые формы и давали им насмешливые прозвища, но все-

таки единогласно считали их более приличными. Один из них, Иоганн Штраус,

сознавался, что «они красивы, если сделаны не очень широкими и без

клапана». Но ему не нравилось, что «их набивают шерстью так, что в них

становишься похож на мешок с солодом». «На пару штанов, — говорил он, —

нужно шерсти с трех телячьих шкур». Возмущало его также и то, что клапан у

них слишком заметен и что в них делаются карманы для того, чтобы класть в

них всякую мелочь.

Не меньшим преследованиям подвергался и камзол, которым заменили

кафтан с полами разной длины, не подходивший к широким шароварам. Больше

всего не нравилось в нем то, что он сидел слишком гладко (так как делался

стеганым) и, главное, не закрывал ненавистного клапана. Но и другие

особенности камзола вызывали резкие порицания со стороны строгих цензоров

общественных нравов, в том числе Андрея Мускулуса и Иоганна Штрауса — его

шелковая подкладка, пуговицы, слишком большой воротник и рукава, «такие

большие и широкие, что их едва можно носить на себе». Позже, когда

некоторые щеголи, подражая французской и нидерландской моде, стали носить

камзолы с круглыми туго набитыми плечами и толсто выстеганным клинообразно

спускающимся ниже талии передом, прозванным здесь «гансбаух» (гусиное

брюхо), это нововведение также было строго осуждено и осмеяно. «Прекрасный

наряд, — восклицает Андреи Озиандер, младший дьякон в Урахе, — эти

отвратительные длинные гусиные брюха, которые начинаются у самой шеи и

свешиваются ниже пояса, как оконный фонарь на доме!»

Брыжи со второй половины столетия были отделены от рубашки и

превращены в самостоятельную часть костюма, причем их размеры значительно

увеличились. Иоганн Штраус высказал о них свое мнение: «Хотя сама сорочка

сшита не из дорогой материи, а иногда из простого холста, с ней надевают

дорогие брыжи, такие высокие и широкие, что они почти совсем закрывают уши

и голова выглядывает из них, как из мешка. Крахмалят их так туго, что они

почти не гнутся. Носят также итальянские и испанские воротники с множеством

висящих шнурков. Старинный фасон воротников и рубашек, как, например, на

портретах прежних саксонских государей, теперь уже не в моде Спереди из-под

рукавов должны высовываться манжеты, как адский огонь, вырывающийся из всех

окон». Несмотря на все это, в конце столетия брыжи делали таких размеров и

такой формы, что их в шутку называли мельничными жерновами. Несколько

благосклоннее отзывался тот же Иоганн Штраус о верхних одеждах. «Верхняя

одежда теперь выглядит приличней: хороший кафан зимой и летом, длинный

плащ, с рукавами или без них, к лицу любому и молодому и старому». Но

дальше он жалуется, что эти кафтаны и плащи шьются слишком короткими и

открытыми спереди для того, чтобы видны были пуговицы на камзоле и многое

другое. Под этими короткими накидками Штраус подразумевал укороченную шаубе

и вошедший в употребление короткий и узкий (испано-французский) плащ. Оба

они становились все больше похожими и в 80-х годах стали почти одинаковыми.

Они шились с широким, чаще всего стоячим воротником или подбивались и

оторачивались мехом или материей другого цвета, имели сходные со старинной

шаубе широкие рукава или вместо них проймы для рук. О коротких плащах

Озиандер говорит, что « самыми модными считаются такие, которые доходят

только до пояса и обшиты таким широким бордюром, что почти нельзя

рассмотреть, из какой материи они сделаны. Носят такой плащ, подобрав его

под правую руку или свесив с левого плеча. Это делается для того, чтобы

нельзя было хорошо разглядеть, есть ли на кавалере плащ или он без плаща, в

камзоле и штанах». Длинная шаубе осталась старикам, ученым и в качестве

официальной одежды бургомистрам и другим городским властям.

Шляпы и береты были самыми распространенными из головных уборов.

Изменения, которым в течение этого времени подвергся берет, были двух

видов: с одной стороны, его объем уменьшился настолько, что он превратился

в очень небольшую плоскую шапочку, а с другой — его верхушка была удлинена,

и он приобрел вид колпака или мягкой шляпы с узкими полями, имевшей

сходство с испанской шляпой, которая затем была принята высшими классами и

в 80-х годах окончательно заменила берет. В конце XVI в. появились шляпы

французского и нидерландского фасонов, а также разной формы шапки с меховой

опушкой. Украшения головных уборов мало изменились, лишь была постепенно

оставлена отделка перьями. С 1550 г. обувь приняла форму, более

соответствующую ноге взамен прежней широконосой, сохранив, впрочем, отделку

разрезами. Ее нередко украшали бархатом или шелком и оковывали серебром.

Иоганн Штраус так высказывается о новомодной обуви: «Башмаки носят не

прежнего фасона, а испанского, лакейского, с разрезами, чтобы из них

быстрее вытекала вода. Хотя летом такие башмаки очень удобны, но каблуки их

ни к чему не пригодны, разве что для щегольства». Поверх башмаков носили

туфли на высокой деревянной подошве и без пятки. Стук, производимый этими

туфлями, вызывал частые жалобы: «Молодые люди,— говорит тот же современник,

— стучат ими, как шестидесятилетние старухи».

Как особый вид перчаток появились широкие и длинные, до локтя,

рукавицы из сукна или кожи. Штраус заметил, что «некоторые и летом носят их

такой длины, что ее хватило бы на пару прямых рукавов».

Волосы чаще всего продолжали носить коротко остриженными по испано-

французской моде. Некоторые щеголи спереди зачесывали их кверху так, что

они торчали, «как иглы у ежа или как щетина у свиньи, когда она

рассердится», или оставляли их на затылке и на висках «длинными и космами».

Женская одежда стала еще более тесной, чем в 1535 г. Высокий и

обтянутый лиф поднялся теперь до самого подбородка, едва оставляя место

узенькой фрезе. Рукава еще больше обтянули руки, расширившись на плечах в

высокие наплечники, заменившие прежние разрезы и буфы. Эта мода тоже во

многом доходила до крайности и поэтому вызвала такое же неодобрение, как и

прежнее, противоположное ей обнажение шеи и груди. Ее объясняли желанием

сохранить нежность кожи или стремлением придать себе скромный вид. На этом

основании в некоторых местах и против нее принимались запретительные меры.

Тем не менее даже по отзывам таких строгих судей, как Штраус, женский

костюм «стал приличнее, и, кроме безрассудного излишества, в нем мало что

вызвало неодобрение».

Носили по-прежнему два платья — верхнее и нижнее. Верхнее делалось

закрытым спереди или распашным, но без талии или же с распашной юбкой .

Чтобы сделать юбку широкой, ее подкладывали какой-нибудь толстой материей,

обычно войлоком, или растягивали металлическими обручами. Все эти фасоны

были подражанием испано-французским модам. Появились укороченные верхние

платья местного изобретения с юбкой в мелких сборках, растянутой с боков.

Принятые для выездного туалета, они продержались недолго и скоро исчезли.

Платья с распашной юбкой назывались узкими, а совсем распашные — широкими.

У последних рукава обычно были узкие и короткие. Часто их заменяли буфы с

боковыми проймами для рук, порой такие длинные, что доходили до пола. Хотя

эти платья застегивали только у ворота, их делали с пуговицами вдоль всего

борта, богато украшали и подбивали мехом. Они тоже просуществовали недолго

и уже в 70-х годах встречались очень редко. Полураспашные платья, сходные с

современными им французскими, никогда не делались со шлейфом, который в

Германии был принадлежностью подвенечного и парадного костюма.

Металлические обручи и проволока, которыми растягивали юбку вместо полос

войлока, употреблявшихся для, этой цели, были нововведением, которое не

заслужило одобрения. «Под юбки подкладывали обручи, чтобы она расправилась

во все стороны и сидела бы колоколом»,—замечал Штраус. Озиандер (1586 г.)

называл этот прием так: «Совсем новая выдумка растягивать подолы юбок

старыми корзинами (т. е. камышом от старых корзин) или даже проволокой, что

прежде делалось войлоком».

В некоторых местах, например в Магдебурге в 1585 г. и еще ранее в

Цюрихе, юбки на обручах были запрещены. Тем не менее их все-таки продолжали

носить, причем не только не уменьшили их объема, но к концу столетия,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11