Йохан Хейзинга

костюм спасает свою элегантность и достоинство только с помощью плаща,

шляпы и парика.

Вряд ли в ранние эпохи европейской цивилизации можно найти другой

элемент, который бы больше годился для демонстрации игрового импульса

культуры, чем парик в том виде, как его носили в 17 и 18 веках. В 20-е годы

17 века от короткой стрижки переходят к моде на длинные волосы, а в самом

начале второй половины появляется парик. Всякий, кто хочет слыть

господином, будь то аристократ, судья, военный, священник или купец,

начинает с тех пор носить как парадное украшение парик; даже адмиралы в

роскошных латах увенчивают им свои головы. Уже в 60-е годы парик достигает

наибольшей пышности. Его можно квалифицировать как бесподобное и

смехотворное утрирование потребности в стиле и красоте. Парик как явление

культуры заслуживает более пристального внимания. Исходным пунктом столь

длительной моды на парик остаётся, конечно, тот факт, что причёска из волос

скоро начала требовать от природы больше, чем способна была дать

значительная часть мужчин. Парик появился в начале как суррогат для

возмещения скудеющей красы локонов, то есть как подражание природе. Когда

же ношение парика стало всеобщей модой, он быстро потерял всякую претензию

на подражание естественной шевелюре и стал элементом стиля. В 17 веке,

почти с самого начала моды, существовал стилизованный парик. Он уже служит

не для подражания, но для того, чтобы выделять, облагораживать и возвышать.

Тем самым парик есть наиболее "барочный" элемент барокко.

Примечательно в ношении парика не только то, что он, будучи

неестественным, стесняющим и вредным для здоровья, господствует в течение

полутора веков и, следовательно, не может быть сброшен со счетов как

простой каприз моды, но также и то, что чем дальше, тем больше парик

отдаляется от естественных волос, всё более стилизуясь. Эта стилизация

происходит с помощью трёх средств: накладных локонов, пудры и лент. С

рубежа 17-18 веков парик, как правило, носят только напудренным белой

пудрой. И этот эффект портреты донесли до нас, без сомнения, весьма

приукрашенным. С середины 18 века начинается отделка парика рядами жёстких,

накрахмаленных локонов над ушами, высоко начёсанным хохлом и лентой,

которой парик перевязывается сзади. Всякая видимость подражания природе

исчезает, парик окончательно стал орнаментом.

Следует затронуть ещё один момент. Женщины носят парик только в случае

крайней необходимости, но их причёска в общих чертах следует мужской моде,

с использованием пудры и стилизацией, которая достигает максимума в конце

18 века.

Всё это означает тенденцию к непринуждённости и лёгкости манер, к

намеренной беспечности, невинной естественности, которая на продолжении

всего 18 века противостоит жеманству и чопорности. Было бы заманчиво и

полезно проследить эту тенденцию в других областях культуры; тут вскрылся

бы целый ряд связей с игрой, но это завело бы нас слишком далеко. Нам было

важно установить тот факт, что все явления продолжительной моды на парик в

целом трудно квалифицировать иначе, чем как одну из наглядных иллюстраций

игрового фактора в культуре.

4.5 Культура 19 века

19 век оставляет, судя по всему, не много места для игровой функции

как фактора культурного процесса. Всё больший перевес получают тенденции,

которые, по всей видимости, её исключают. Уже в 18 веке духом общества

стали завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы (смертельное для

идеи барокко) и идеал буржуазного благополучия. К концу того же столетия

началось усиление этих тенденций благодаря промышленному перевороту. Труд и

производство становятся идеалом, а вскоре и идолом. Европа надевает рабочее

платье. Доминантами культурного процесса становятся общественная польза,

тяга к образованию и научное суждение. Чем дальше шагает мощное

индустриальное и техническое развитие от паровой машины до электричества,

тем больше порождает оно иллюзию, что в нём заключён прогресс культуры.

Таков 19 век, как он выглядит со своей худшей стороны. Почти все

великие течения его мысли были направлены прямо против игрового фактора в

общественной жизни. Ему не давали пищи ни либерализм, ни социализм.

Экспериментальная и аналитическая наука, философия, политический

утилитаризм и реформизм - всё это примеры исключительно и абсолютно

серьёзной деятельности. А когда в искусстве и литературе иссякло

романтическое воодушевление, тогда и здесь - в реализме и натурализме, но

прежде всего в импрессионизме - стали заметно преобладать формы

выразительности, более чуждые понятию игры, чем всё то, что процветало в

культуре.

Вряд ли можно отрицать в качестве типичного для 19 века явления то,

что во всём он становится серьёзнее. Его культура гораздо меньше

"играется", чем в предшествующие периоды. Едва ли можно найти более

заметный симптом уменьшения игрового элемента, чем убывание фантазии в

мужском платье. Революция вносит сюда перемену, какую редко приходится

наблюдать в ситуации культуры. Длинные брюки, до того употреблявшиеся в

разных странах как одежда крестьян, рыбаков и матросов, внезапно становится

принадлежностью господ вместе с буйными причёсками, выражающими неистовство

революции. Мужской костюм становится всё более бесцветным и бесформенным.

Знатный господин прошлых дней, который своим великолепным нарядом выставлял

на показ сановность и достоинство, стал теперь серьёзным человеком. В своём

платье он уже больше не играет героя. Цилиндр сидит на его голове как

символ и венец серьёзности. Вслед за этим исчезают и последние элементы

декоративности. Пропадают более светлые, пёстрые краски, сукно уступает

место грубым тканям шотландского производства, камзол заканчивает свою

многовековую эволюцию, став фраком для торжественных случаев, а также для

официантов, и уступает место пиджаку.

Подводя итог можно свидетельствовать, что почти во всех проявлениях

культуры 19 века игровой фактор отступает на задний план. Идеалы труда,

образования и демократии теперь едва оставляли место для вечного принципа

игры.

Итак, мы вплотную подошли к рассмотрению игрового фактора в

современной культурной жизни.

На первый взгляд кажется, что утрата игровых форм в общественной жизни

с лихвой возмещена в высшей степени значительным явлением компенсирующего

порядка. Спорт как функция общности неуклонно расширял своё место в

общественной жизни и присоединял всё новые и новые области к своим

владениям.

Состязания в ловкости, силе и выносливости издавна занимали важное

место во всякой культуре.

Главные формы спортивного состязания по самой своей природе существуют

очень давно и почти не меняются. В некоторых на передний план выступает

испытание физической силы или быстроты как таковое. Сюда относятся бег -

обычный и на коньках, гонки, стрельба по мишеням, поднятие тяжести и т.д.

Хотя люди всегда бегали, гребли, плавали наперегонки, эти формы состязания

лишь в незначительной степени принимают характер организованных игр. Никто,

однако, не поколеблется назвать их играми именно благодаря агональному

принципу. Наряду с ними существуют и такие формы, которые сами собой

развиваются в организованные игры с системой правил. Особенно это относится

к играм в мяч.

4.6 Современность

Развитие спортивного дела с последней четверти 19 века протекает таким

образом, что игра воспринимается всё серьёзнее. Правила становятся всё

строже и постоянно детализируются. Уровень достижений непрерывно

повышается. Каждому знакомы рисунки первой половины 19 века, на которых

игроки в крикет изображены в цилиндрах. Эти рисунки говорят сами за себя.

Теперь, со всё возрастающей систематизацией и дисциплинированием игры,

нечто в её чисто игровом содержании навсегда утрачивается. Это обнаруживает

себя в разделении на профессионалов и любителей. Игровая община разделяет

тех, для кого игра уже не игра, и тех, кто, хотя и обладает большими

способностями, стоит рангом ниже настоящих игроков. Поведение профессионала

уже не есть истинно игровое поведение. В нынешней общественной жизни спорт

занимает место в стороне от собственно культурного процесса, который

разворачивается вне его пределов. В архаических культурах состязания были

частью ритуальных празднеств. В современном спорте связь с культом

полностью утрачена. Он стал совершенно светским. Игра приобрела

серьёзность, из нее, так или иначе, испарилась атмосфера игры. Ни

олимпиады, ни соревнования между странами не в состоянии поднять спорт до

активной силы, созидающей стиль и культуру. Заслуживает внимание и то, что

это коснулось и не атлетических игр, в особенности основанных на умственном

расчёте, например шахмат.

Иначе обстоит дело с попыткой определить игровое содержание

современной науки. Причина в том, что последняя почти непосредственно

возвращает нас к вопросу "Что такое игра?", в то время как мы до сих пор

неизменно стремились исходить из категории игры как данности и общепринятой

величины. Одним из существенных условий и признаков игры мы с самого начала

полагали игровое пространство, некий умышленно ограниченный круг, внутри

которого протекают действия и имеют силу правила. Нет ничего легче, как

признать игровой характер за каждой наукой по причине её изолированности в

рамках своего метода и понятий. Однако если мы будем исходить из

очевидного, принятого спонтанным мышлением понятия игры, то для

квалификации науки как игры понадобится больше, нежели только игровое

пространство. Игра преходяща, она минует и не имеет вне себя никакой

собственной цели. Она поддерживается сознанием радостного отдыха за рамками

требований "обыденной" жизни. Всё это не годиться для науки. Ибо она

постоянно ищет прочного контакта с реальностью и значимости с повседневной

реальности. Её правила не являются раз и навсегда незыблемыми, как правила

игры.

Подводя итог, можно склониться к суждению, что современная наука, коль

скоро она придерживается строгих требований точности и любви к истине и

поскольку, с другой стороны, нашим критерием остаётся очевидное понятие

игры, относительно малодоступна для игрового подхода и наверняка меньше

обнаруживает игровых черт, чем в раннюю эпоху её возникновения или её

оживления со времени Ренессанса вплоть до 18 века.

Если мы в заключении обратимся к определению игрового содержания в

современной общественной жизни, то с самого начала необходимо будет чётко

различить здесь две возможности. Так, с одной стороны, можно полагать, что

игровые формы более или менее сознательно используются для утаивания

общественных или политических намерений, в этом случае мы имеем дело не с

вечным игровым элементом, а с псевдоигрой. С другой стороны, есть

возможность попасть на ложный след, сталкиваясь с явлениями обладающими,

при поверхностном наблюдении, видимостью игрового качества.

Всё больше и больше напрашивается вывод, что игровой элемент культуры

с 18 века, где мы имели возможность наблюдать его в полном расцвете,

утратил своё значение почти во всех областях. Современная культура едва ли

ещё "играется"; там же, где кажется, что она играет, игра эта фальшива.

Между тем различение игры и не-игры в явлениях цивилизации становится всё

труднее, по мере того, как мы приближаемся к нашему времени. Ещё не очень

давно организованная политическая жизнь в её парламентском демократическом

облике была полна несомненных игровых элементов. Дебаты в нижних палатах

парламента Англии и Франции с конца 18 века весьма существенным образом

отвечали нормам игры. В них постоянно задают тон моменты личного

состязания. Происходит беспрерывный матч, в котором определённые матадоры

пытаются объявить друг другу шах и мат, не нанося при этом ущерба интересам

страны, которой они служат с полной серьёзностью. Атмосфера и нравы

парламентской жизни в Англии всегда были вполне спортивными.

Ещё более чем в британском парламентаризме, игровой элемент очевиден в

американских политических нравах. Ещё задолго до того, как двухпартийная

система в США приняла характер двух "спортивных команд", чьё политическое

различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь

полностью вылилась в форму больших национальных игр. Президентские выборы

1840 года создали стиль всех последующих. Кандидатом тогда был популярный

генерал Харрисон. Его выборщики не имели программы, но случай снабдил их

символом - простой бревенчатой хижиной пионеров, и под этим знаком они

победили.

Если во внутренней политике современных государств встречается

достаточно следов игрового фактора, то их международная политика, на первый

взгляд, даёт мало поводов думать о сфере игры. Мы знаем много примеров

того, что игра может быть жестокой и кровавой, а также, зачастую,

фальшивой. Не напрасно в развитии европейского военного права значительное

место занял кодекс рыцарских понятий о чести. В международном праве

действовала молчаливая предпосылка, что побеждённое государство должно

вести себя подобно джентльмену, хотя оно и делало это редко. Обязанность

объявлять войну официально, хотя она во многих случаях не выполнялась,

входила в нормы приличия воюющих государств. Одним словом, старые игровые

формы войны, которые нам повсюду встречались в архаические эпохи и на

которые по большей части опиралась абсолютная обязательность правил войны

вплоть до недавнего прошлого, ещё не совсем вымерли и в современных

европейских войнах.

Однако именно современная война, похоже, утратила всякое

соприкосновение с игрой. Высокоцивилизованные государства полностью

игнорируют международное право и без зазрения совести нарушают договоры.

Мир, который своим собственным устройством всё больше вынуждает страны

договариваться друг с другом в политических формах, не применяя высшей меры

- разрушительных средств насилия, - не может существовать без благотворных

ограничительных условий, которые в случае конфликта отводят опасность и

сохраняют возможность сотрудничества. В политике наших дней, которая

базируется на крайней подготовленности и - если понадобится - крайней

готовности к войне, вряд ли можно теперь узнать даже намёк на древние

игровые отношения. Всё, что связывало войну с празднеством и культом,

исчезло из современной войны, а с этим отчуждением игры война утратила и

своё место как элемент культуры.

6. Заключение

В исследовании игры Хейзинга старался как можно дольше придерживаться

понятия игры, которое исходит из положительных и общепризнанных признаков

игры. Иными словами, он брал игру в её понятном повседневном значении и

хотел избежать "короткого замыкания" ума, которое всё объясняло бы только с

позиции игры.

Страницы: 1, 2