Карл Густав Юнг о творческой фантазии
Карл Густав Юнг о творческой фантазии
Карл Густав Юнг о творческой фантазии
«... Ты ничего не говоришь и
ничего не выдаешь, о «Улисс»,
но ты задаешь нам работу !..»
Юнг К. Монолог «Улисса»
«Когда бы я ни читал «Улисса», мне на ум всегда приходит китайский
рисунок.., на котором изображен человек в позе медитации; из его головы
растут еще пять человеческих фигур, и еще по пять вырастают в свою очередь
из каждой из этих голов. Эта картинка изображает духовное состояние йога,
который уже почти избавился от своего эго и готов перейти в более высокое,
более объективное состоя-ние самости. Это состояние «лунного диска,
спокойного и одинокого» состояние сат-чит-ананда, сочетание бытия и
небытия, конечная цель восточного пути осво-бождения, бесценная жемчужина
индийской и китайской мудрости, превозносимой последователями на протяжении
столетий».
«Как психиатр я чувствуя себя почти виноватым перед читателями за то,
что оказался вовлеченным в шумиху вокруг Пикассо... И не потому, что
художник и его довольно странное искусство кажутся для меня слишком мелкой
темой - тем более, что серьезно заинтересовался его литературным собратом,
Джеймсом Джойсом. На-против, к этой проблеме я испытываю острый интерес.
Почти двадцать лет я зани-мался вопросами психологии графического
представления психических процессов, то есть, фактически, я уже имею
достаточную подготовку, чтобы рассматривать карти-ны Пикассо с
профессиональной точки зрения.
Необъектное искусство берет свое содержание непосредственно из
«внутрен-него». Это «внутреннее» не соответствует сознанию, поскольку
сознание содержит образы объектов в том виде, как мы их обычно видим, и чей
облик таким образом необходимо совпадает с ожидаемым. Объект Пикассо, тем
не менее, отличается от ожидаемого - причем настолько, что кажется вообще
несоответствующим никакому объекту из нашего опыта. Его работы...
демонстрируют растущую тенденцию к от-клонению от эмпирических объектов и
увеличению числа тех элементов, которые не соответствуют никакому внешнему
опыту и происходят из «внутреннего», располо-женного позади сознания - или,
как минимум, позади того сознания, которое, как универсальный орган
восприятия, служит надстройкой над пятью чувствами и направлено вовне.
Позади сознания лежит не абсолютная пустота, которая воздейст-вует на
сознание изнутри и из-за него так же, как внешний мир воздействует на него
спереди и снаружи. Таким образом, те живописные элементы, которые не
находят никакого «внешнего» соответствия, имеют «внутренний» источник...».
«Тайна творчества, так же, как и тайна свободы воли, является
трансцеден-тальной проблемой, которую психолог не способен решить, но может
только опи-сать. Творческая личность также является головоломкой, которую
мы сможем пово-рачивать разными сторонами, но всякий раз безрезультатно.
Тем не менее, современ-ные психологи не отказались от исследования проблемы
художника и его искусст-ва...» (3).
Цитаты о психологии творческого процесса, психологии рождения
творческой фантазии, приведенные выше, взяты из аналитических работ
швейцарского психо-лога Карла Густава Юнга (1875 - 1961), переведенных на
русский язык всего лишь тринадцать лет назад (1983). О Юнге знали тогда
лишь в тесных кругах сторонников и противников цюрихской школы. Даже в
родном городе этот «отставной приват-доцент психиатрии» не числился среди
местных знаменитостей, гордиться которыми так любят швейцарцы.
Карл Густав Юнг принадлежал к тому поколению мыслителей, которое сфор-
мировалось в конце прошлого века, приступило к творческой деятельности в
начале нашего века, главные свои открытия сделало между двумя мировыми
войнами и, кстати, создало тот интеллектуальный климат, в котором, сами
того не осознавая, мы живем до сих пор.
Рассел и Гессе, Хайдеггер и Пикассо, Эйнштейн... Можно было бы
подобрать и совсем иные имена тех мыслителей, что родились примерно век
назад и отрицали своим научным, художественным, политическим, богословским
творчеством заветы XIX века. Но корнями это поколение связано именно с
духовной атмосферой конца прошлого столетия. К концу прошлого века в
сознании миллионов людей, пожалуй, впервые в истории человечества научное
знание заняло доминирующее положение. Распространение городской
цивилизации, индустрии и железных дорог, универ-ситетов и лабораторий,
школьного образования, медицины, парламентаризма и про-чих рациональных
нововведений было тесно связано с «расколдовавшей» мир нау-кой, открывшей
человечеству перспективу безграничного прогресса. Подобно тому, как на
место «героической лени» уходящего в небытие вместе со всеми «вишневыми
садами» феодального сословия явился деятельный буржуа, труженик науки отвое-
вывал позиции у священнослужителя. Религиозный культ утратил значение для
боль-шей части образованных европейцев: религия, особенно в протестантских
странах, стала инструментом поддержания морали, правил поведения,
социальных инсти-тутов.
О морали викторианская эпоха заботилась куда больше, чем о загробном
спасении, либеральная теология сделала Иисуса проповедником буржуазных
добро-детелей. Не только социалисты, но и носители совсем иных идей
(скажем, Достоевс-кий в «Зимних заметках о летних впечатлениях») видели в
этом религиозном мора-лизаторстве лишь попытку оправдания норм буржуазной
культуры. Один из моти-вов в учении Фрейда о вытесненных в бессознательное
влечениях мог возникнуть только в культуре, которая втайне опиралась на
подавление всего природного, - не Фрейд изобрел, будто под покровом
культурных ценностей таятся враждебные куль-туре влечения. Сама
цивилизация, прикрывающая эгоистическое стремление к прибыли высокими
словами об идеалах и ценностях, дисциплинирующая своих членов школой,
производством, казармой, «рациональными» судопроизводством, тюрьмой,
моральными предписаниями, оказалась прообразом индивидуальной психики для
Фрейда.
В искусстве того времени господствовали реализм и натурализм, в
философии, считавшейся «служанкой науки»,- естественнонаучный материализм.
Но пробива-лись и первые ростки совсем иного мироощущения. Их легко
отыскать у «проклятых поэтов», импрессионистов и символистов. Духовная
жизнь восточных цивилизаций, прежде всего Индии, становится известной не
только узким специалистам, появля-ются теософия Блаватской, затем -
антропософия Р. Штейнера. Отказавшиеся от христианской религии европейцы
неожиданно начинают заниматься «столоверчени-ем», беседовать посредством
медиума с духами - словом, появляются весьма странные «плоды просвещения».
Неудовлетворенность механически позитивистской картиной мира возвра-
щает одних к религии: если правы наука и светская культура, то жизнь теряет
всякий смысл. Других - к «философии жизни». В преддверии первой мировой
войны евро-пейские интеллектуалы заново откроют полузабытые сочинения
Кьеркегора. Но пока что рационализму науки противопоставляется не
«экзистенция», а «жизнь», понимаемая то как «воля к власти» (Ницше), то как
космический «жизненный порыв» (Бергсон), то как мир переживаний (Дильтей).
Законами механики не объяс-нить ни внутреннего мира человека, ни «народной
души», ни эволюции живой природы, ни поведения самого примитивного
организма. «Жизнь» есть вечное ста-новление, оно алогично, поскольку
гераклитовский поток не признает даже закона тождества. Жизнь непостижима.
Для разума с его абстракциями требуется интуиция, улавливающая мир
целостно, без умертвления жизни анализом.
Для Юнга именно этот круг идей оказался определяющим. Биология и психо-
логия интерпретировались им в духе «философии жизни» Шопенгауэра и Ницше,
видевших и в разуме, и в культуре проявление таинственных жизненных сил.
Именно с ними имели дело мистики и духовидцы всех времен и религий. Наука
права в своей критике религии как совокупности догматов, требующих слепой
веры. Но религия есть прежде всего опыт таинственного, страшного, безмерно
превосходящего челове-ка; подлинная наука о человеке также должна
обратиться к этому опыту.
Юнг принадлежал немецкой культуре, для которой был особенно характерен
интерес к «ночной стороне» существования. Еще в начале прошлого века
романтики обратились к мифологии и народным сказаниям, средневековой
мистике Экхарта и алхимической теологии Беме. Врачи-шеллигианцы (Карус)
уже пытались применять представления о бессознательном для лечения больных;
в музыке Вагнера, в филосо-фии Ницше, в трудах биологов-виталистов лежат
корни главных идей Юнга.
Ядром философии Юнга, являющейся фундаментом для всех остальных «над-
строек», - теория коллективного бессознательного. Учение о коллективном
бессознательном переплетается с жизнью - слова Юнга о том, что психология
«имеет харак-тер субъективной исповеди», возникли не на пустом месте.
Однако созданное Юнгом учение вовсе не сводится к его личным переживаниям,
тому диалогу его сознания с бессознательным, о котором Юнг написал свои
мемуары - «Воспоминания, сновиде-ния, размышления». Опыт каждого вплетается
в историю поколения, народа, куль-туры; все мы - дети своего времени.
Карл Густав Юнг родился в 1875г. в швейцарском местечке Кесвиль. Отец
его был священником, а дед - профессором медицины Базельского университета,
он переехал в Швейцарию из Германии с рекомендацией А. фон Гумбольдта (и
слухами, будто он - внебрачный сын Гёте). Мать Карла Густава происходила из
семьи мест-ных бюргеров, которые на протяжении уже многих поколений
становились протестантскими пасторами. Семья принадлежала, таким образом, к
«хорошему общест-ву», но едва сводила концы с концами.
Юнг был малообщительным, замкнутым подростком, у которого не было
приятелей. К внешней среде он приспосабливался с трудом, сталкивался с непо-
ниманием, предпочитал общению погружение в мир собственных мыслей. Словом,
представлял классический случай того, что сам он назвал впоследствии «интра-
версией». Если у экстраверта психическая энергия направлена преимущественно
на внешний мир, то у интраверта она перемещается к субъективному полюсу.
Уже в старших классах гимназии он обращается к трудам великих
философов прошлого - от Гераклита и пифагорейцев до Канта и Шопенгауэра.
Учение послед-него о «мире как воле и представлении» оказало на него
особенно сильное влияние. Философский критицизм способствовал скептической
оценке протестантского богословия. Неприятие всего того, о чём толковали в
реформатской церкви, было связано не только с размышлениями на
теологические темы, каковым методично предавался Карл Густав, но и иными
причинами. Свои мемуары он не зря назвал «Воспоминания, сновидения,
размышления» - сновидения играли огромную роль в духовной жизни Юнга, позже
вокруг них строилась вся его психотерапевтическая практика.
В сновидениях Юнга той поры важен один мотив, который дает ему осно-
вания для размышления. Он наблюдает образ наделенного магической силой
старца, который был как бы его alter Ego, «вторым Я». В мелких заботах жил
замкнутый и робкий юноша - личность N1, а в снах являлась другая ипостась
его «Я», личность N2, обладающая даже своим именем (Филемон). Прочитав под
конец обучения в гимназии «Так говорил Заратустра» Ницше, Юнг испугался: у
Ницше тоже была «личность N2» по имени Заратустра: она вытеснила личность
философа (отсюда безумие Ницше - так считал Юнг до конца дней своих,
вопреки более достоверному диагнозу). Страх перед подобными последствиями
«сновидчества» способствовал решительному повороту к реальности. Да и
необходимость одновременно учиться в университете, работать, зная, что
рассчитывать приходится лишь на свои силы, уво-дила от волшебного мира
сновидений. Что до личностей «внешнего» и «внут-реннего» человека, то
главной целью юнгианской психотерапии станет их гармо-ничное единение у
пациентов.
Любопытно, что в университете Юнгу более всего хотелось учиться на
архео-лога. «Глубинная психология» своим методом чем-то напоминает
археологию. Изве-стно, что Фрейд неоднократно сравнивал психоанализ с
археологией и сожалел, что название «археология» закрепилось за поисками
памятников культуры, а не за «рас-копками души».
Юнг уже готовился стать специалистом по внутренним болезням, но в
послед-нем семестре нужно было сдавать психиатрию. На первой странице
учебника он прочитал, что психиатрия есть «наука о личности». «Мое сердце
неожиданно резко забилось. Я должен был встать и глубоко вздохнуть.
Возбуждение было необычай-ным, потому что мне стало ясно, как во вспышке
просветления, что единственно возможной целью для меня может быть только
психиатрия. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь
было эмпирическое поле, общее для логических и духовных фактов, которое
искал повсюду и нигде не находил. Здесь же коллизия природы и духа стала
реальностью», - вспоминал Юнг (1). Тут же было принято решение, которое
удивило всех, - психиатрия считалась самым непрестиж-ным для медика
занятием. Заключить себя в клинику умалишенных, да еще не имея никаких
средств для их лечения! Но сразу после окончания университета, позволив
себе такую «роскошь», как посещение театра и небольшое путешествие по югу
Гер-мании, Юнг переезжает в Цюрих, в психиатрическую клинику, которой
руководил видный психиатр Э. Блейлер.
Базель и Цюрих имели для Юнга символическое значение. Культурная атмо-
сфера этих городов способствовала формированию особенностей его мировоззре-
ния. Базель - живая память европейской культуры, уходил корнями в прошлое,
в то время как Цюрих устремлялся в столь же далекое будущее.
Юнг в этих городах видел «раскол» европейской души: новая
индустриально-техническая «асфальтовая цивилизация» предает забвению свои
корни. И это зако-номерный исход, ибо душа окостенела в догматическом
богословии, на место кото-рого приходит плоский эмпиризм науки. Наука и
религия, полагал Юнг, ступили в противоречие именно потому, что религия
оторвалась от жизненного опыта, наука же утратила контакт с жизнью
человека. «Мы стали богатыми в познаниях, но бед-ными в мудрости», -
напишет Юнг вскоре. По его мнению, все коренится в чело-веческой душе.
Психология для Юнга стала философским учением. Она должна была дать
современному человеку целостное мировоззрение, помочь ему отыскать смысл
жизни.
«Каждая творческая личность представляет собой дуальность или синтез про-
тиворечащих качеств. С одной стороны, это все же человек, со своей личной
жизнью, а с другой - безличный творческий процесс. Как человек, такая
личность может иметь веселый или мрачный нрав, и ее психология может и
должна быть объяснена в личностных категориях. Но понять ее, как художника,
можно только исходя из твор-ческого достижения. Мы сделаем большую ошибку,
если редуцируем стиль жизни английского джентльмена, или прусского офицера,
или кардинала к личностным факторам. Джентльмен, офицер и высшая церковная
должность являются безлич-ными масками, и для каждой такой роли существует
своя собственная объективная психология. Хотя художник и является
противоположностью социальным маскам, тем не менее тут есть скрытое
родство, поскольку специфически художническая психология носит в большей
степени коллективный характер, нежели личный. Искусство является видом
врожденной системы, которая овладевает индивидуумом и делает его свои
Страницы: 1, 2, 3
|